К сумраку приспосабливаюсь не сразу, но мало-помалу комната обретает черты. Вижу широкий квадратный эркер и два небольших кожаных дивана вдоль стен. Поворачиваюсь направо и застываю, заметив в углу высокого плечистого мужчину. Впрочем, его силуэт тут же плавно трансформируется в старинные часы. В дальнем углу этой просторной комнаты обеденный стол, к которому аккуратно приставлены стулья. Стою тихо, прислушиваюсь сквозь ритмичные удары сердца в ушах. По обеим сторонам камина – полки, уставленные книгами и пластинками; их ровные ряды защищены стеклом. Встаю на четвереньки, шарю руками по полу. На ощупь ковер необычный. Шелковый. Словно из другого мира.

Ложусь на ковер головой, дышу ровно. Несколько вдохов, и из глаз брызжут слезы. Вскоре, впрочем, я проваливаюсь в сон.

Резко открываю глаза; не понимаю, как долго я спал. Меня встряхнуло и заставило подскочить нечто из прошлого – информация, которую я не могу обработать. Сажусь. Наверняка какой-то звук. С трудом поднявшись на ноги, зажимаю рукой рот, чтобы расширить границы слуха.

В прихожей голоса.

Застываю на месте.

Передняя дверь хлопает, слышу цоканье каблуков по плитке. Врываются два голоса – мужской и женский, – и мне становится ясно, что надо пошевеливаться. Не знаю, что там наверху и даже как туда попасть. Возможно, наверх ведет лестница – та, что справа от стола со стульями. Что, если где-то у лестницы найдется укромное местечко? Не уверен, я ведь обследовал только смежные гостиные на первом этаже. Раньше надо было думать и разбираться. Как и всегда делаю на новом месте. Сначала осматриваюсь, чтобы удостовериться, что оно не занято кем-то другим. Подмечаю выходы и все уязвимые участки, на случай если придется убегать. Почему же я этого не сделал? Как сильно он меня ранил?

Голоса приближаются. Через мгновение дверь откроется и они войдут. Затем загорится свет. Наносекундой позже этот свет обнаружит меня, и я застыну на месте. Застигнутый врасплох без какой-либо возможности сбежать.

В один прыжок оказываюсь у дивана, но тут же вспоминаю о завернутых в пальто ботинках посреди комнаты. Каким-то чудом в темноте успеваю вернуться и подхватить их ровно в тот момент, когда открывается дверь. Еще один прыжок – и я за диваном. Голоса звучат все громче и так же радостно. Мои глаза привыкают к темноте: им помогает свет из открытой двери. Однако там, где я – за кожаным диваном, – и видеть-то особо нечего.

– Да ну! – восклицает женщина. – Так я тебе и поверила!

Щелкает выключатель. И все вокруг обретает яркость.

Глава четвертая

Вторник

Я оставил свою жизнь, чтобы быть одному. Когда думаю об этом – именно в такой формулировке, – чувствую себя идиотом. Быть одному. Пришло же в голову, будто бы на улице я обрету уединение! Когда на тебя не ссут пьянчуги, не гоняет полиция и люди не смотрят мимо тебя, остается небо. Для тебя небо – символ свободы. Это твое бесконечное, ничем не ограниченное я. Но для меня небо – это покрывало. Оно окутывает меня. Затыкает мои глаза и рот так, что я не могу дышать.

Не могу дышать. Распахнув глаза, усилием воли пытаюсь связать свое тело с окружающей обстановкой. Лежа за диваном, вижу лишь отдельные части себя. Грязь под ногтями, въевшуюся в кожу рук сажу, рукава свитера, растянутые и усеянные катышками. Не стоило из страха выдать себя задерживать дыхание. Теперь, когда я в безопасности, надежно спрятался и снова могу выдохнуть, чувствую, что не дышал слишком долго. Утыкаюсь головой в связку пальто и ботинок, выдыхаю в нее.

– Бутылка под полкой, – говорит женщина, – открой, а я поставлю пластинку.

По звукам угадываю, что тела их теперь в разных углах, они чем-то шуршат. Сердце все еще стучит слишком быстро, и я боюсь, как бы не начать задыхаться.

– Ты про Гамэ? – спрашивает он; голос приглушен, но слышу, что он растягивает гласные, как это делал мой отец.

Догадываюсь, что он в дальнем углу комнаты у обеденного стола. Там, должно быть, полки с посудой. Говорит тихо, стоя на коленях. Концентрируюсь на словах, чтобы контролировать дыхание и не допустить приступа клаустрофобии, который начинает угрожать.

– А может, шампанского? – В его голосе слышится заискивание.

– Шампанского? И что же мы празднуем?

– Ничего, – отвечает он.

Он достает бокалы, которые со звоном целуются.

– Просто деньги, ну ты понимаешь.

Она смеется, но в ее голосе сквозит неуверенность.

– Да шучу я, – успокаивает он и тут же, чтобы заполнить паузу, добавляет: – Тогда гаме.

– Мне любое красное.

У нее глубокий бархатистый голос. Громкий. Она рядом. Потом голос становится тише и глуше, как будто она тоже опустилась на четвереньки.

– Как насчет Джека Ти? – спрашивает она.

– Слишком блюзовый. – Голос мужчины становится громче по мере того, как он возвращается к ней.

Слышен звон стекла, и все замолкает. Шипение, и вдруг вся комната заполняется стереозвуком.

Настала ночь, когда они пришли,

И в ту же ночь тебя забрали.

Музыка – хороший камуфляж, мне она выгодна по ряду причин, и не самая последняя из них – то, что надо пошевелиться. От долгого стояния на четвереньках горят ляжки, поэтому я жду припева и ложусь на пол, зажатый между стеной и софой. Гляжу в поливаемый светом потолок. Чувствую, как басы через половицы проникают мне прямо в плоть. Сквозь музыку доносится негромкое воркование парочки, и я понемногу расслабляюсь. Они очень близко друг к другу. Их голоса звучат тихо и чувственно.

Ну хотя бы они не на этом диване.

Пластинка продолжает играть.

На траве с тобой лежали,

Птиц на дереве считали,

Что им видно свысока, мы себе воображали.

Затем снова шипение – будто волны, изрыгающие на берег пену. То и дело до меня долетают капли слов, их надо успеть разобрать, пока не унесло обратно отливом.

– Подожди, – говорит она, – дай-ка переверну. Так и не поняла, откуда этот запах.

Пауза на несколько секунд. Не дышу, пока музыка не заиграет снова. Запах – она имеет в виду меня?

Звучит следующая песня, вдруг она пробуждает во мне воспоминания. Из прошлого. Грейс.

* * *

Мы сидели на носу лодки. Вокруг было темно, но воздух теплый. Стояло лето, и мы, возвращаясь из окрестностей Кингстона, заметили на берегу Темзы лодочку с веслами. Заливаясь смехом, мы легко столкнули ее на воду и неторопливо отчалили. С наполовину выпитой бутылкой розе