было назначено на девять часов, а к семи Костя пошел на занятия в техникум. В коридоре его остановил преподаватель по механике и строго напомнил, что Костя пропустил уже три занятия. Костя солгал, что болел.

Когда началась лекция, Костя сел к окну и стал осторожно смотреть на белую улицу, угадывал в прохожих влюбленных и замечал, что прежней зависти к ним нет. Краешек уха задевали слова преподавателя:

— Как нам известно, сопротивляемость материалов — это наука о прочности деталей машин, сооружений, а также о деформациях и напряжениях…

Костя поглядел на часы. Было ровно восемь. В восемь тридцать закончится урок, и тогда он побежит на трамвайную остановку и поедет на проспект Сталеваров, к почтамту. Но зазвонил звонок, и преподаватель сказал, что на следующем уроке будет тоже механика.

«Вот так так, — озабоченно подумал Костя, — что же делать?»

Но размышлять было некогда, и, выхватив из парты тетради, он кинулся к выходу.

Вечер выдался такой же теплый и снежистый, как и тогда. День, другой, третий летит крупными хлопьями снег и разлетается, напластываясь, на тротуарах, на дороге, на крышах трамваев и автобусов.

Костя прошелся несколько раз мимо почтамта, потом решил постоять. Но тут же, забывшись, зашагал снова.

Ему вспомнилось письмо матери. Она спрашивала, не женился ли он, а если нет, то когда собирается жениться. Костя улыбнулся. Он решил, что погуляет с Людмилой, а потом придет домой и обязательно напишет матери. Долго не отвечал потому, что ничего интересного и важного в эти дни не было. А сегодня он напишет ей о том, что через педелю самостоятельно выдаст первую плавку, о своих друзьях и… о Людмиле.

Приподняв рукав, он посмотрел на свои часы. Было двадцать минут десятого. Снег летел и летел, веселый, мокрый. Ну, ничего, он подождет, девчонки народ такой — всегда опаздывают.

Было весело… Некоторые ребята посмеивались, что Костя не дружит ни с кем и ему нравятся все девушки. А сейчас вот идут мимо девушки, а он ждет одну, которая нравится ему больше всех остальных, пусть даже самых красивых.

Снег летел и летел, мокрый, — все чаще и чаще. Уже тревожась, Костя поглядел на часы: десять!

Внезапно подумалось, что, может быть, она уже приходила, но, не заметив его, ушла.

По свежему снегу бежали вперед, разбегались в стороны большие и малые следы.

Так, может быть, она уже проходила этой улицей? Где же ее след? Он зашагал медленно-медленно, всматриваясь в снег. Потом повернул обратно и не увидел своих следов. Снег летел и летел, и следы замело.

Костя усмехнулся про себя, что искал следы, и медленно выбрел на другою улицу, где стояли еще недостроенные дома.

Он пришел в общежитие и ничего никому не сказал, и письмо не стал писать, и лег лицом в подушку.

7

Днем в общежитии пустынно, безгласно, окна в концах коридоров наполовину задернуты занавесками, и от этого в коридорах немного пасмурно. За дверями комнат — тишина. В комнатах или пусто, или на некоторых койках отдыхают те, кому идти в ночь на смену.

А вечером в комнатах, во всех закоулках длинных коридоров, на лестничных пролетах зажигается свет, большое жилье оживает. Становится в нем как-то уютно и домовито. Открываются и закрываются двери; где-то играют на мандолине; где-то бренчат коньками, собираясь на каток, хоккеисты. Шумно сдвигаются столы в красном уголке: знаменитость общежития, перворазрядник-шахматист Адам Эйзеншток дает сеанс одновременной игры на двенадцати досках.

А в комнате № 206 тихо. Один из жильцов, умывшись и нарядно одевшись, заторопился к девушке с красивым именем Любава; другой, усталый и грустный, лежит на койке, прикрыв глаза, спит или думает — не поймешь. Третий, зажав виски ладонями, вперся глазами в учебник.

После неудавшегося свидания Костя притих, отгородился от всех и твердо решил забыть о Людмиле, о той единственной прогулке снежными, белопенными улицами, когда было удивительно весело и тревожно. Он знал, что самое лучшее сейчас — взяться за дело и с ошалелым упорством работать. В первую очередь он решил наверстать упущенное в техникуме. Взял у ребят конспекты и стал заниматься.

Совсем немного времени оставалось до первой собственной плавки. Перед каждой сменой Костя по велению Дуванова принимал печь и больше уже не спрашивал, не рано ли в сталевары. Старик сам все знает. Костя деловито и молча выполнял приказания, готовил печной инструмент, и после таких приготовлений Дуванов произносил одно слово:

— Ладно.

Он стал сдержан в словах. И за этой сдержанностью угадывалось волнение старика.

Костя жил в предвосхищении большого, празднично-невероятного события, И очень хотелось рассказать об этом девушке с лучистыми глазами… Людмила! Вот встретил тебя человек, и стала ты ему дороже всего на свете. Ходит он, растревоженный, ночными улицами и думает о тебе. У знойной печи стоит и думает о тебе, и вспоминает слова: «Хорошая должность — сталевар!»

Костя вдруг спохватился, что отвлекается от занятий и, яростно пристукивая по столу линейкой, стал читать вслух:

— Сосредоточенная сила действует концентрированно на небольшой площади, измеряется эта сила в тоннах и килограммах…

— Перестань! — вдруг зло сказал Андрей. — Тарабанит, как нечистая сила.

Костя встал, шагнул к Андрею:

— Не сердись… Хочу поговорить с тобой. Это очень важно… Скажи, ты видел Людмилу?

— А-а, к черту! Не до девчонок мне, — вяло отозвался Андрей.

Костя все стоял и смотрел ждущими глазами.

— Ну чего ты! — усмехнулся Андрей. — Уехала она с делегацией в Кузнецк.

— Она ничего не просила передать? — тихо спросил Костя.

— Нет, — ответил Андрей и отвернулся к стене. Потом сполз с койки и, накинув на плечи одеяло, медленно, словно нащупывал кочкастую дорогу, прошелся по комнате.

— Зябко что-то, не топят, что ли?

Он потрогал батарею ладонью.

— Нет, горячая.

Костя выключил свет и, тихо притворив за собою дверь, ушел доучивать задание в красный уголок.

8

Костя считал, что привык к жаре. А сегодня только вышел из диспетчерской, почувствовал во рту кисловатую сухость, загорячело все тело, и спецовка показалась тяжелой, неудобной. Он, оттопырив губы, сдувал с них капли пота. Снял спецовку, остался в одной рубахе. Потом снял и рубаху. Вместе с подручными он бросал в печь руду, командовал, чтобы на площадке навели порядок, и тут же, взяв метлу, принимался подметать. Потом останавливался и, подавшись к печи, слушал, как клокочет сталь.

Его тронули за локоть, и он услышал недовольный голос Василия Федотовича:

— Безобразие! Нарушаешь технику безопасности. Получишь ожог, я буду отвечать? Ты что, мальчишка?!

Когда Костя оделся, Дуванов усмехнулся в бороду:

— Все ладно. Лобаев говорит и плавление, и кипение провел как надо. Даже время