два Буров походил, ощущая слабость в теле и глухой звон в ушах. А на третий день слег. Утром он попытался было подняться, но задрожали ноги, перед глазами качнулись, посерев, стены, и Буров поспешно ухватился ослабелой рукой за спинку койки.

Жена вызвала врача. Кузьма Алексеевич равнодушно, молча слушал, как бодрым ломким от волнения голосом успокаивает его совсем еще молодой парень в чистеньком халате.

— Страшного — ничего! Устали нервы, полежать надо, и все будет хорошо.

— Понятно, — сказал Буров.

Врач закрыл свой чемоданчик и попрощался, но в дверях остановился и сказал участливо:

— А то хорошо бы поехать на юг, месяц-другой отдохнуть.

— Понятно, — угрюмо повторил Буров.

И почему-то подумал тотчас: «Узнает о внезапной моей хвори Савранов и обрадуется. Дескать, «козлы» в покое оставит. Нет, не дождется!»

…Прошло две недели, Буров почувствовал себя лучше и, не долежав положенных по больничному листу дней, поднялся и отправился на комбинат.

Вошел в цех и прежде чем направиться в конторку мастера, где перед сменой собираются машинисты и такелажники, остановился, постоял. Впереди качалось знойное марево от горячего шлака, взметывалось то там, то тут медное пламя; на пламя наплывал черный загустелый дым, и оно, желтея и точно уставая, падало. Словно в озноб бросало металлические стены цеха, и дрожь эта передавалась земле, и земля тоже вздрагивала. Прямо из марева дымов и пламени, утомленно ревя, выкатывались мостовые краны. Сухо и звонко щелкали контакты, свиристели редукторы, натруженно скрежетали катки.

В конторке было дымно от папирос, темновато. В окружении машинистов и такелажников сидел старик Еремеич. Он струил через пальцы отменную рыжекудрую бороду — так он важнее и солиднее — и рассказывал:

— Вот, значит, и пишет: дескать, по моему мнению, гудки в наше время на заводах не нужны, энергия тратится впустую и так дале. И просит, чтобы другие в газете высказали свое соображение по такому вопросу… Ах, чертов сын! — не выдержав, подскакивает на месте Еремеич и хлопает себя кулаком по колену.

Посмеялись горячности Еремеича.

— А мы выскажем наше соображение, — как будто угрожая кому-то, глухо пообещал такелажник Вавилов и кашлянул.

На середину конторки, растолкав всех, выскочил Артем Горячев.

— Это глупо! Глупо и несерьезно!.. Заводские гудки — это традиция рабочего класса, к ним привыкли. Да если я не услышу утром гудка, мне и не захочется на работу шагать. Запросто! Верно ведь, Еремеич?

Пальцы Еремеича замерли в бороде. Он неуверенно согласился с парнем:

— Так будто…

Обратился к Бурову, грустновато качнув головой:

— Слыхал? Вот ведь пронблему подняла городская газета. Подавать гудки или нет?

Буров усмехнулся, шагнул от двери. Шагнул и показалось: пол стал зыбким, а конторка медленно-медленно полнится звоном. В цехе закончила работу смена, смолкли краны, стены стряхнули дрожь. Повисая над крышей цеха, тягуче запел гудок.

Вышли из конторки и присели в ожидании смены возле электрощитовой будки. Еремеич запыхтел папиросой, пряча за клочьями дыма лицо, спросил нерешительно:

— Вот… говорят… с начальником цеха не поладил?..

— Откуда ты взял? — покраснел Буров. Подумалось, что разговор с Саврановым до мельчайших подробностей известен теперь всем, и обеспокоился. Знают! И о грядках знают, и о тихой жизни на окраине…

— Откуда ты взял? — переспросил он хриплю.

— Вот те на! — выкрикнул Еремеич. — Бучу такую поднял, а теперь откуда взял? Савранов осерчал шибко. Тревогу Буров, дескать, бьет, а дело-то и не стоит того…

— Нет, стоит! — рассвирепел Буров. — Стоит! «С планом благополучно». Ну и хорошо! А сколько добра летит в шлаковые отвалы?! В долгу мы перед государством…

— Да ты не кипятись, говори спокойно, — перебил его Еремеич. — Мы-то понимаем, а тому не так бы нужно докладывать, неудобства могут быть. Все ж таки начальник цеха…

— Еремеич! — выдохнул с отчаянием и обидой Буров. — Возмущаешься, что гудки вдруг перестанут давать. Традиция рабочего класса! А металла не жаль, денег наших не жаль. Вот где должна быть традиция рабочего класса. И если говорить об этом, так прямо, а не вилять…

— Да понимаю я! — огорчился Еремеич. — Понимаю. Только все ж таки… Горяч ты больно.

Такелажник Вавилов, не торопясь, натягивает рукавицы, насмешливо кивает в сторону Еремеича:

— Беспокойств пугается старик.

И поворачивается к Бурову:

— Поговорим сегодня, Алексеич! После смены цехком будет заседать. Откладывали, все тебя ждали.

— Будет буря — мы поспорим и помужествуем с ней! — басит Артем.

— Чего выдумал: буря… Кхе! — неловко улыбается Еремеич.

Через минуту в бойном отделении глухо, деловито заухали «шары», раскалывая неуклюжие скрапины. С дальнего конца в цех вторглась вереница думпкаров и остановилась. Тотчас, зазвенев, залязгав, дрогнули мостовые краны и начали загружать думпкары испепеленным шлаком.

Глядя, как грузный грейфер проворно взлетает под самую ферму моста, а потом, обнажая великаньи зубы, рухает вниз, Буров чувствовал, как понемногу свежеют его мысли и каждый мускул в теле полнится бодрящей силой.

— Будет буря — мы поспорим! — вслух произнес Буров и засмеялся, покачал головой. — Ишь ты! Парень!..

7

Когда над городом нависает ночь, и все так же шумно дышат трубы, исторгая в небо огрузнелые дымы, и все так же плывет по просторному заводскому двору крёхот и звон печей и машин, и все так же распахиваются двери проходных, впуская и выпуская людей, — чудится, что все еще живет день, а темное небо с точками звезд кажется лишь забавной причудой природы.

Буров вышел из проходной. Впереди у кинотеатра остановился трамвай. Те, кто вышел вместе с Буровым, побежали через площадь к остановке. Свет от фонарей обильно растекался на дороге. Люди бежали, а впереди бежали их тени, и казалось, что эти люди, проработав смену, ничуть не устали и придумали смешную игру — догонять свои тени.

Буров шагал размашисто, неторопливо. Обдавало свежестью, и он чувствовал себя как-то облегченно, весело. Хотелось поскорее прийти домой, увидеть сына, жену и рассказать о том, как прошел сегодня день…

Заседали долго и бурно. Начал Савранов. Близится конец декады. В общем-то цех работает неплохо, очень неплохо. Надо поговорить, изыскать резервы, чтобы еще лучше закончить декаду.

Буров попросил слово и вышел к столу. Сцепил за спиной пальцы, сказал:

— Буду говорить о «козлах»…

— Вопрос о «козлах» очень важный, — согласно сказал Савранов, — только к теме нашего разговора он не имеет никакого отношения. Что это: резерв или, наоборот, препятствие к выполнению плана? — Начальник цеха говорил ровно, убеждающе и, пожалуй, даже мягко и все смотрел, смотрел на Бурова, и глаза у него были нетерпеливые и сердитые.

Буров смешался и смолк. С задней скамьи молча поднялся Вавилов и боком стал пробираться к столу. И Буров, услышав рядом глуховатый настойчивый голос, вспомнил внезапно слова Артема: «Будет буря —