— Вторая печь, — тянет Лобаев, и под его ладонями поскрипывает стол, — вторая печь варит сталь 5. Время плавки — десять часов пятнадцать минут. Товарищ Дуванов, как, справишься?

Василий Федотович, переглянувшись с Костей, кивает головой:

— Справимся.

Костя вспоминает, как недавно он заменил захворавшего Василия Федотовича и «заморозил» плавку.

Вышел на смену в ночь. В диспетчерской ребята сообщили: Дуванов заболел.

— Тебя, наверно, поставят сталеваром, — сказал Федор.

— Иди к черту! — выкрикнул Костя, ощутив, как загорячело лицо.

Ух! Хоть бы несколько смен отстоять за сталевара. Нет, одну, хотя бы одну! И на раскомандировке он откровенным, жадным, просящим взглядом искал глаза начальника. Тот оглядел подручных Дуванова, остановился на Косте, сказал:

— Ты…

И хотя другие еще не поняли, что хотел сказать начальник смены, Костя понял. Едва закончилась раскомандировка, метнулся к выходу. Сдавал смену старый сталевар Минуллин. Устало моргая припухшими веками, он держал Костю за локоть, медленно говорил:

— Плавка к концу подходит. Тебе выпускать. Смотри!

Минут через десять сталь заурчала. В это время появился мастер, сказал, что из соседних печей выходят плавки и надо подождать, подержать металл в печи, пока освободится канава. Предупредил:

— Не перегревай. Держи на пределе.

Костя убавил газ и стал ждать. И не заметил, как быстро начал выгорать в клокочущем металле марганец, и плавка похолодела. Когда пустили плавку, когда сталь из ковша начали разливать в изложницы, канавщики крикнули обидное, тревожное:

— Холодец!

Через три дня вышел Дуванов и отругал Костю.

— Лучшего своего ученика выбранил Дуванов! — насмешливо сказал тогда сталевар соседней печи.

— Выбранил! А что!.. — вскинулся на него Василий Федотович и незаметно для себя расхвастался. — Ну, кто они были, скажи! Вот хотя бы Костька Жмаев… Мальчишки сопливые. А теперь сталь варят! Волшебники!..

Своего «волшебника» Дуванов любил и говаривал:

— Хватка у тебя моя, Костька!

…Выходя из диспетчерской, Василий Федотович грустновато сказал:

— Принимай печь. А скоро… вообще, парень, самому придется принимать.

Костя остановился, раскрыв рот: как это понять?

— Принимай, говорю, печь! — взъярился вдруг старик.

Гомонили вентиляторы, то глухо и устало, то звонко и свежо вскряхтывало железо, голоса выхлестывались из шумного месива, тягучим гудом гудели печи.

Костя осмотрел печь, проверил работу приборов. Дуванов стоял на площадке, наблюдал, покуривая. Потом шагнул к печи, заглянул в нее, спустив на глаза очки, и обернулся к Косте. Его бровастое, с кругленьким подбородком лицо было недовольно.

— Кого ругать-то: Минуллина или тебя?

— А чего, Василий Федотыч? — встревоженно спросил Костя и, заглянув в печь, потом хлопнув рукавицы оземь, выругал себя:

— Дурак я… не сталевар!.. Принял печь, а столбы не подмазаны.

Вдруг он поднял рукавицы и озорно взглянул на старика.

— А может, еще рано мне печи принимать, Василий Федотыч? В подручных походить, погодите в сталевары выпускать?

— Я тебе погожу! — хмуро погрозился Дуванов. — Поймешь у меня, что такое ответственность!

Он пригладил ладонью расплющенную кепку на голове и махнул рукавицей машинисту завалочной машины: «Начинай завалку!», а сам пошел к пульту управления.

Машина плавно качнулась к завалочному окну, внесла в печь мульду с шихтой и, опрокинув ее, вынула обратно — выхлопнулось полотнище из белого огня и окатило потоком света всех стоящих у печи. Знойным воздухом ожгло лица.

Федор, заслонясь рукавицей от жары, готовил заправочные и пробные ложки, пики, кочережки. Костя подошел к нему.

— Ты женихом сегодня глядишь, — сказал Федор, отирая мокрый от пота лоб. — Понятно: сталеваром через недельку станешь.

— Завидуешь? — простодушно поинтересовался Костя.

— Да нет, — смутился Федор, потом вздохнул: — конечно, завидую. Как друг.

5

Андрей приходил с работы и, сбросив с себя одежду, осторожно клал голову на подушку. Лежал сумрачный, молчаливый. Только однажды спросил уныло:

— Почему я так устаю, Костя?

Глаза у него были тусклые, безразличные.

— Это с непривычки, — сказал Костя, подсаживаясь к нему. — Я тоже здорово уставал. Заправочную ложку еле поднимал. Федор все подтрунивал: «Ты метлу возьми: она полегче»…

Костя рассмеялся. Андрей тоже рассмеялся. Вскочил с койки, отшагал до двери и обратно и хлопнул Костю по плечу.

— Ничего, привыкну и я. Знаешь, давай-ка выберемся куда-нибудь. С девчонками познакомлю.

Он вытряхнул из чемодана клетчатую зеленую кепку и шерстяной красный шарф.

— Тебе. Правда, кепка старая, но еще вполне приличная, модная.

Костя обернул шею красивым мягким шарфом, надел кепку и пальто.

На улице было тепло и, как в праздники, говорно. С закраин высоких крыш срывались сосульки и, стеклянно звякнув, разбивались на тротуарах. В фонарных лучах роились хлопья снега, ложились на плечи и головы прохожих и сразу же таяли.

Парни и девушки прохаживались по проспекту Горького, садились в трамваи, толкались у входа в кинотеатр. Были они нарядны, и все казались красивыми. Навстречу попадались знакомые ребята с подругами, говорили: «Привет!», и в том, как они здоровались, чувствовалась сдержанная лихость или приветливая небрежность.

Они проходили мимо гастронома, и Костя завернул туда, чтобы купить папирос. Когда вышел из магазина, Андрей стоял с двумя девушками и разговаривал.

— Знакомьтесь, — сказал Андрей, когда Костя подошел близко, — мой друг, Константин, сталеваром работает.

Девушки с любопытством поглядели на Костю. Одну из них, высокую, беленькую (она радостными, смелыми глазами глядела на Андрея) звали Ниной, другую — Людмилой.

Андрей взял Нину под руку и пошел с ней вперед, а Костя рядом с Людмилой поплелся за ними.

— Вы такой молоденький, а уже сталевар, — глянула на Костю суженными лучистыми глазами девушка.

— Да нет… мне уже двадцать первый, — поправил ее Костя.

— Двадцать первый?..

Она так обескураживающе удивилась, что Костя неловко, растерянно улыбнулся и полез в карман за папиросой. Закурил. Крошка табака попала в рот, застряла в горле. Костя закашлялся постыдным громким кашлем. «Скажет, мальчишка, курить не умеет!»

Выперхнув крошку, хрипло проговорил:

— Зайдемте во Дворец культуры.

— Давайте лучше погуляем, — предложила Людмила, — я люблю вечерний город. На улицах светло и много людей. И кажется, люди сейчас должны говорить друг другу какие-то добрые слова, должны любить друг друга.

Она помолчала, потом сказала:

— Хорошая у вас должность — сталевар.

«Умная!» — с одобрением подумал о ней Костя, и ему стало радостно, что Людмила с уважением отозвалась о его деле, без которого — он был уверен — трудно было бы ему называться человеком.

Они долго еще ходили по улицам, и Костя рассказывал девушке о городе в степи, о детдоме, о конях, и она слушала и смотрела, смотрела лучистыми глазами…

В общежитие он шел затихшими, опустелыми улицами. Прихлынывал к сердцу талый снежистый воздух, приглушенные звонки последних трамваев, радужное свечение фонарей и… предчувствие чего-то солнечного, кружительно радостного.

6

Свидание