Егор Петрович прокашлялся, поплотнее закутал кадык.

– Не чудища, нет. Огни… гхы, гхы!

– Какие огни?

– Разные. Мельтешат за деревьями, а еще жужжит что-то. И человечки являются.

– Человечки?

Я, по правде сказать, решил, что он меня разыгрывает. Проверяет, насколько я глупый и легковерный.

Но лик у товарища Кудряша оставался каменным, хоть слова, которые он произносил, звучали одно другого несуразнее:

– Да, человечки. На головах то ли коконы, то ли еще чего. Костюмы одноцветные – кто говорит, серебром отливают, а кому зеленое с синим мерещится…

– Так, может, и правда мерещится? По деревням столько непросвещенного народу живет… Если каждой сплетне значение придавать, то никакой милиции не хватит.

– Так-то оно так, – вздохнул Егор Петрович, – но что ты на это скажешь? – И он подсунул мне писульку, нацарапанную фиолетовыми чернилами.

Я начал читать. Составлено было безграмотно, с ошибками, но легко было определить, что писавший состоял на государственной службе и имел знакомство с казенными речевыми оборотами.

«У падножыя Змеиной горки абнаружено тело гражданина, – проговаривал я про себя, продираясь сквозь покосившийся частокол букв. – Састояние как есть мертвое. На левай щеке ожоговое питно, прочих павреждений не фиксируецца. Гражданин имел босые ноги, портки с дырьями, кафтанье старорежимнаго покроя и катомку с весчами, перечень коих прилагаю…»

Далее следовал длиннейший реестр: ломоть зачерствелого хлеба, обклеенная папиросной бумагой губная гармоника, клубок ниток, фарфоровая статуэтка голой женщины с отбитыми верхними конечностями, пустое портмоне крокодиловой кожи, бусы из дешевых кораллов, батистовый платочек…

Дочитывать я не стал, вернул писульку лысому.

– Что за грамотей это накалякал?

– Птаха. Ты его не брани, у него до революции вовсе образования не было, а нынче только второй год на ликбезовских курсах учится. И то некогда – работа покоя не дает, клопа ей в онучи… гхы!

– И что это за гражданин такой с босыми ногами и голой женщиной в котомке?

– Личность установлена. Попрошайка, мелкий вор. Мыкался по Руси, лоботрясничал…

– Но кто его так? И за что?

– А вот это, брат, наиважнейший параграф. – Егор Петрович натужно встал из-за стола, распрямил позвоночник, принялся расхаживать взад-вперед по комнате. – Убитый, по нашим сведениям, ничего из себя не представлял, забрел сюда случайно, клопа ему в онучи. Змеиная горка от жилья далековато, там-то этих человечков и видели чаще всего…

– Хотите сказать, босяка убили, потому что он подглядел то, что видеть не полагалось?

Егор Петрович был старше меня лет на двадцать, и у меня язык не поворачивался называть его на «ты».

– Именно. Все, кто до него с этими аномалиями сталкивался, бежали без оглядки. И видели только издалека, внимания к себе не привлекали… гхы, гхы! А он, чай, пьян был. Птаха в можжевельнике разбитую бутыль подобрал, сивухой разит… Мыслю я, что не осознал он опасности, дурость какую-нибудь выкинул, его и шлепнули.

– Следы чьи-нибудь были?

Во мне пробудился профессиональный азарт, хотелось сразу взять быка за рога и показать, что с выбором консультанта Егор Петрович не ошибся.

– Какие следы, клопа им в онучи! – Он квело отмахнулся. – Трава высоченная, лишайник… разве что-нибудь разглядишь? – Сделал паузу, хитро мне подмигнул. – Вижу, втягиваешься. Завтра Птаха придет, все тебе по полочкам разложит. А покамест давай спать.

Поставленная задача меня заинтересовала, хотя все еще грызла досада, что в ближайшие дни не попаду в Москву. Вдобавок заключительная реплика напомнила мне о нерешенных бытовых проблемах.

– Где же я приткнусь? У меня здесь ни кола ни двора…

Егор Петрович поскреб зашеек.

– Я у солдатки живу, но у нее халупка с мышиную нору, ты не поместишься. А знаешь… гхы… переночуй здесь. Шинельку на полу постелешь, как-нибудь перекантуешься.

Я не из брезгливых, но валяться на замызганном полу, где сновали полчища тараканов, мне не улыбалось. А если с утра сюда кто-нибудь из сельских служивых зайдет – тот же Птаха? Споткнется об меня, как о последнего забулдыгу, – что подумает? Вся моя репутация псу под хвост.

– Нет ли сеновала? Я бы там…

Домямлить мне не дал женский крик, что долетел с улицы. Заполошный, режущий уши.

Егор Петрович встрепенулся, хапнул лежавший на подоконнике револьвер.

– Никак бандюки?!

У меня оружия не было. В Сибири взамен утраченного в бою табельного «ТК», достался мне трофейный штатовский кольт. Но он показался мне тяжелым, и я подарил его якутскому начмилу Полуяхтову.

Егор Петрович выскочил из комнаты, я за ним. Отсиживаться, когда рядом на кого-то напали, – себя не уважать.

Снаружи царила ночь, во всем поселке – ни единого фонаря, лишь кое-где мерцали окошки. Для меня это не имело значения, я в темноте вижу, как кошка, но Егор Петрович заругался:

– Клопа мне в онучи… надо было керосинку взять!

– Не надо! Вон он! – Я показал ему на плюгавого мужичка, который улепетывал по улице. Позади него, справа, мотылялась на ветру распахнутая калитка – свидетельство того, что выскочил он оттуда, а не из другого двора.

– К Липке лазил, стервец! – определил Егор Петрович. И пояснил на бегу: – Училка там живет, из профшколы. Олимпиадой звать.

Спринтер из него был неважнецкий – уже через десяток шагов сбилось дыхание, и поясница наверняка давала о себе знать. Кривясь от боли, он вытянул руку, выпалил по убегавшему. Мимо.

– Дайте! – Я выхватил у него револьвер, прицелился.

Мы поравнялись с раззявленной калиткой. Из двора выметнулась фигурка, закутанная в белую оренбургскую шаль, и повисла у меня на предплечье.

– Не стреляйте! Он не бандит!

Этот голос мы слышали полминутой раньше, но интонация была уже не испуганно-истошной, а умоляюще-требовательной. Я повернул голову и увидел, что в меня вцепилась красивая на вид барышня лет двадцати пяти. У нее были огромные – со страху? – васильковые глаза и две русые косы, свисавшие до пояса. От порывистых движений шаль размоталась, и я мог рассмотреть впечатляющие прелести – от стройных ножек, обутых совсем не по моде в бесформенные опорки, до ямочек на шее, над бугорками, натянувшими сатиновую блузку. Барышня мне понравилась, я опустил наган, и мужичонка, одетый, как мне почудилось, в