class="p1">Хотя по закону я была свободна, а Зедра рабыня, ее статус был выше моего. В конце концов, она возлюбленная наследного принца, которого народ уважал не меньше, чем его отца, шаха Тамаза. К тому же из всех наложниц одна только Зедра подарила ему сына.

Евнухи в бордовых халатах поменяли благовония в расставленных по углам курильницах. От них растекался пряный аромат с нотками алоэ и мускуса.

– Каково это – увидеть брата после стольких лет разлуки?

Да, каково это? Меня словно ударили молотом, затоптала орда или обнял медведь, но я пыталась найти более подобающие слова.

– Он выглядел как мой брат… и в то же время не так. Как мальчик, которого я хорошо знала, и одновременно с этим абсолютный незнакомец.

Зедра кивнула:

– Время и расстояние превращают людей в незнакомцев, но кровные узы останутся навеки. Уверена, он чувствует то же самое по отношению к тебе. – Для девятнадцатилетней девушки она была мудра не по годам. Ее лицо напряглось. – Так скажи. Что теперь будет? Следует ли нам волноваться?

Я не заметила бомбард в лагере Джихана, а значит, им будет непросто проломить стены. Если до этого дойдет, можно вернуть отправленных на запад гулямов, и те разберутся с захватчиками. Но, как бы я ни пыталась приободриться, по коже все равно бежали мурашки страха, мне не хотелось вставать между двумя людьми, которых я любила.

– Я думаю, мы порешим дело миром.

Зедра прикусила губу:

– Не можешь приоткрыть завесу, да? О чем же мне сплетничать за ужином?

Я хихикнула:

– Не стоит об этом сплетничать, хорошо?

В Песчаном дворце тайны всегда просачивались наружу, но я доверяла Зедре, а мне нужно было выплеснуть свои тревоги.

Она не проболтается.

– Кто-то обезглавил трех силгизских купцов, подставив шаха Тамаза. Нужно доказать, что он ни при чем.

Она охнула, закрыв рот ладонью, с ее рубиновых колец закапала вода.

– Кто же мог… Кто осмелился это сделать?

Я сказала первое, что пришло в голову:

– Йотриды. В смысле, я не знаю, но у них есть все причины столкнуть нас лбами с силгизами. Их каган Пашанг суров, как стоптанный башмак.

Зедра хихикнула и плеснула в меня водой.

– О Лат, что это еще за сравнение?

От смущения я застыла.

– Так сказала бы моя матушка. Силгизские поговорки ужасно глупые.

Я всегда старалась не подчеркивать, откуда родом. В Аланье не любили мое племя – мы ведь поклонялись Лат другим путем, наш язык грубее, образ жизни и традиции дикарские.

Когда теплая вода меня утомила, мне снова захотелось попариться. Я вылезла и закуталась в полотенце с узором из звезд.

– Давай попозже сходим в город, – предложила Зедра. – Только вдвоем. Здесь что-то стало скучно. Ну, не считая осады и всего такого.

Она засмеялась.

Я в любом случае собиралась в город, у меня были кое-какие планы, поэтому кивнула и пошла в парную с углями.

* * *

Странные вещи творит осада с процветающим городом. Продуктовые базары бурлили от яростных перепалок и отчаяния. Продавцы подняли цены – меры предосторожности на случай, если долгая осада приведет к перебоям в снабжении. Горожане стремились запастись всем, чем только можно: сухофруктами, чанами с колодезной водой, веточками для чистки зубов, щелоком. Что касается нас с Зедрой, мы ехали вместе в повозке, окруженной конными гулямами, и наблюдали за толпой из окон. Когда мы приблизились к площади Смеха, паническая атмосфера продуктового базара уступила место праздности богачей, стремящихся хорошо провести время.

Выйдя из экипажа, Зедра подняла руки и закружилась, как вограсская танцовщица, – беззаботно и плавно. Вограс, откуда она родом, это гористая часть Пустоши, и она сильно отличается от привычного мира силгизов, йотридов и других равнинных племен, поэтому я не слишком много знала об их обычаях. Странно, что до сегодняшнего дня все это казалось таким неважным. Хотя я многое выяснила о мире с тех пор, как приехала в этот город, обучавшие меня Философы уделяли мало внимания Пустоши, ее племенам и географии.

Сегодня площадь Смеха оправдывала свое название. Перед поэтами, каждый из которых стоял на задрапированном гобеленом помосте, выстроились люди. Шкатулки у ног поэтов ломились от всевозможных монет: в основном аланийских, но я заметила монеты с парящим соколом Кашана, яростным павлином Сирма и даже несколько монет с угловатыми буквами западных земель.

Разумеется, мы с Зедрой сразу прошли вперед, не обращая внимания на сердитые взгляды и топот ног, пока пробирались сквозь толпу. Любимый поэт Зедра, закутанный в зеленый шелк так, что напоминал покрытую травой свинью, засиял от восторга.

– Луна взошла, – сказал он и повернулся ко мне, – а вместе с ней и солнце.

– Ох! – Зедра захлопала и бросила серебряную монету в стоящую у его помоста шкатулку. Монета упала с приятным звоном. – Надеюсь, это была лишь проба.

Я оглянулась. Слишком многие глазели на нас: либо раздраженные тем, что мы пробрались вперед, либо с любопытством изучая прибывших из дворца девушек. Смутившись, я накинула на лицо вуаль и снова повернулась к поэту.

Тот нахмурился:

– Солнце только что погасло, оставив нас страдать! О владычица небес, не лишай нас света!

Умно. Я неохотно откинула вуаль.

Зедра фыркнула и покачала головой:

– Я заплатила, чтобы ты вознес хвалу мне. Луне тоже требуется обожание. – Она лукаво улыбнулась.

– От щек твоих цвета песка исходит сиянье, а глубокие глаза полны огня. Ты дух, что летит под парусами, пронзая туман…

Пока поэт осыпал ее цветистыми словами, я изучала площадь. Перед самыми популярными поэтами выстроились очереди страждущих. Бабар из Зундука – города глубоко в джунглях Кашана – восседал на механическом слоне возле дома наслаждений. Он сочинял воинственные песни для стоявших перед ним гулямов, пашей и хазов. У входа в кофейню безбородый мальчик по имени Джилкиз рифмовал стихи, в основном о волшебных, далеких местах, о которых он узнал от пиратов и моряков, часто посещавших его по ночам. Но самая длинная очередь змеилась к человеку, которого я никогда раньше не видела. Он восседал на медном троне, усыпанном фальшивыми изумрудами и рубинами. Судя по коже цвета земли, он был химьяром. В отличие от окружавших нас гулямов, в большинстве своем тоже химьяров, этот человек был хрупкого телосложения. И он не выкрикивал стихи, как другие поэты, а писал их на пергаменте довольно толстой кистью. Чем он так заинтересовал публику?

Я прервала ванильную чепуху о том, что Зедра – львица на горном пике, и спросила:

– Кто это?

Поэт в зеленом шелке покосился на химьяра:

– А, этот придурок. Он тут всего неделю,