Шрифт:
Закладка:
– Buenas noches, chicos.
Они посмотрели на него со смесью подозрительности и облегчения.
Альсада подошел ближе.
Четыре тела. Руки туго стянуты за спиной медной проволокой. Ради этого им сломали ключицы. Ноги тоже связаны. Тела пробыли в воде не меньше пары дней, судя по тому, как они раздулись. А гематомы? Будто их скинули с большой высоты. И откуда они только взялись?
Один из рыбаков посообразительнее, должно быть, пришел к тем же выводам – он задумчиво посмотрел ввысь. Альсаде вспомнились десять казней египетских. Гром, молнии и огненный град. Чего же теперь ждать с небес?
– Совсем как буйки, сеньор.
Они обращались к нему «сеньор». Местную полицию вызвать побоялись. Должно быть, видели, как полицейские режутся в карты в баре и отпускают одинаковые шуточки. И его они тоже боятся.
– Что ты сказал?
– Они на поверхности плавали, в зарослях камыша.
– Вон там? – Альсада кивнул на воду, гадая, как в такой темени вообще можно что-то разобрать.
– Да, сеньор. Я увидел их утром, когда сети ставил.
– Что ж… Отвезите их к моргу, пока там еще закрыто. И никому ни слова об этом, договорились? – Альсада заглянул в глаза обоим. – Ни слова.
– Это что, угроза?
От «сеньора» и следа не осталось.
Эта резкая перемена удивила Альсаду.
– Нет, это рекомендация.
Рекомендация, которой я и сам вынужден придерживаться.
Над дельтой уже забрезжил рассвет.
Альсада, как тогда, плотно сжал губы. Он последний раз умылся холодной водой и вытерся персиковым полотенцем. Потом аккуратно сложил его и вернул на полочку.
В последний раз взглянул в зеркало.
– No puede ser. No puede ser. No puede ser.
Когда Альсада вернулся в гостиную, сеньора Эчегарай раз за разом повторяла три эти слова.
– Не может быть. Не может быть.
– Мне очень жаль, сеньора, – сказал инспектор, вновь включившись в беседу.
Что же произошло?
Эстратико точно дар речи утратил.
Значит, и впрямь она. Мы на это пошли всего лишь ради ордера, но оказались правы.
– Спасибо за содействие, сеньора, – на автопилоте продолжил Альсада. – А сейчас нам пора – нужно предпринять необходимые меры… Разумеется, мы продолжим расследование и будем сообщать вам все новости. Провожать нас ни к чему.
Самообладание вернулось к сеньоре Эчегарай удивительно быстро. Она встала, расправила платье и прошла с ними в прихожую. И лишь открыв дверь, на мгновение дала слабину: резко схватила Альсаду за руки.
– Пожалуйста, дайте знать, если могу чем-то помочь.
Это точно она.
Это точно она.
Это точно она.
Уже в лифте Альсада осознал, что заметил царапины на деревянном полу в прихожей. Как будто двигали мебель.
20
1981 год
Суббота, 5 декабря 1981, 23:50
Они поднимались гуськом: впереди Монтальво, за ним – Вукич, следом – Альсада, а замыкал шествие Петакки, державшийся чуть поодаль. Ступени отзывались глухим стуком. Инспектор опустил взгляд и присмотрелся: они были пробковые. Самодельная лестница? Приспособленная под новые функции этого здания… Альсада вздрогнул.
Тремя этажами выше их ждал еще один стол, пустой. Какая наглость: никого на посту. Нет, не наглость – безнаказанность.
– Осторожно – потолок, – предупредил Монтальво и, слегка наклонив голову, уверенно шагнул в темноту.
Альсада поднял руку и нащупал в углу балку. Чердак. Значит, их держат на верхних этажах. Он был уверен, что коридор, по которому они идут, повернул под прямым углом, хотя в темноте этого было не разобрать.
Вдруг все встали на месте. Сперва остановка показалась инспектору случайной, но как только глаза немного привыкли к слабому свету, сочившемуся из узкого горизонтального окошка вдалеке, Альсада различил очертания двери. Потом еще одной. И еще. Оказалось, они стоят в коридоре со множеством дверей по обе стороны. Сколько всего этажей в этом здании? И сколько таких коридоров? Сколько задержанных за каждой дверью?
– Здесь, – объявил Монтальво, остановившись у двери, обитой гофрированным железом.
– Спасибо, старший капрал Монтальво, – отчеканил Вукич.
Тот, немного помедлив, повернулся к Петакки:
– Мы с вами раньше не встречались?
Врач застыл. Неужели он и впрямь думал, что его никто не узнает? Мы же тебя для этого и взяли! И тут инспектор догадался: Петакки удивлен вовсе не тем, что его узнали, а тем, что случилось это только сейчас. Почему так вышло, Альсада понимал: Монтальво пытался припомнить, где он видел Петакки, с тех самых пор, как они вошли в здание. Но его отвлек Вукич, и мысль эта вылетела из головы. И только теперь, подведя их к нужной двери, парень задался вопросом, а правильно ли пускать их внутрь. Не допустил ли он ошибку? Не грозит ли она неприятностями? Альсада явственно видел: Монтальво сомневается. Старший капрал нервно поправил воротник. Поздновато спохватился!
Вукич пришел к тем же выводам.
– Мы скоро спустимся, – пообещал он, надеясь успокоить военного.
Монтальво – все еще под властью комиссарских чар, – повернулся и зашагал к лестнице. Причем довольно быстро.
Стоило ему скрыться из вида, как Вукич торопливо дернул дверь. На ней даже замка нет. Альсада перекрестился.
Послышался чей-то стон.
Внутри царил мрак. На окне висела темная тряпка. Единственным источником света оставалась узкая щель на самом верху одной из стен. На гнилом тюфяке, прикрытый одеялом, лежал человек. Его голова была закутана каким-то капюшоном. Заслышав шаги, несчастный что-то пробормотал и дернулся: броситься прочь не позволяли ни изувеченное тело, ни теснота помещения, и он мог лишь в ужасе сжаться.
Все трое прижались спиной к двери, боясь на него наступить.
– Элиас. – Вукич сделал Петакки знак подойти к лежащему на матрасе.
Молодой врач стремительно опустился на колени и приступил к работе. Отложил в сторону портфель на пол. Потом снял капюшон.
Хорхе. Это был Хорхе. Альсада узнал его даже в темноте.
Петакки достал из внутреннего кармана пальто футляр с инструментами и выложил их на тюфяк. Умно. Портфель нужен для отвода глаз, на случай, если его захотят изъять. Элиас невозмутимо приступил к осмотру. Альсада задался вопросом, скольких людей Петакки уже лечил в стенах этой тюрьмы. И сколько – в других.
Хоакин подошел к израненному брату, а Петакки тем временем достал стетоскоп и снял с груди пациента присохшие к коже лоскуты ткани – возможно, остатки пижамы. Прикосновения его были бережными, но каждое Хорхе встречал гримасой боли. Хоакин, так и оставшийся стоять, различил на груди у брата две длинные тонкие отметины. В них
