Шрифт:
Закладка:
Больше всего следует желать, чтобы Германия имела хороших историков. Только они одни в состоянии заставить иностранцев интересоваться нами, но им не следует заниматься исправлением событий, или, во всяком случае, мы не должны замечать этих усилий в их сочинениях. От них требуется достаточная самоотверженность, способная выразить результат месячных исследований в одной строчке и таким образом, чтобы среди тысяч читателей нашелся, быть может, один, который смог бы оценить ее богатство. Это искусство будет, безусловно, найдено, и если не сейчас, то, вероятно, через тысячу лет. Повсюду следует в кратких словах обращать внимание на развитие человека, дух законов, но не в крикливом тоне и, по той же причине, ни в коем случае не допускать модных оборотов и еще менее — острот. Если только содержание добротно, завершенная форма скорей всего дойдет до потомства полностью. Я хотел бы поэтому посоветовать быть, по крайней мере, в рассуждениях лаконичным. Если потомки станут умней, то они, как выражается Стерн, будут обладать уже и без книг большей половиной их мудрости. К тому же они, наверно, будут читать быстрей...
Возможно, скоро наступит время, когда мы увидим, что в некоторых областях, в которых мы считаем себя ниже древних, мы выше их. В скульптуре и живописи это уже достаточно ясно. Винкельман был энтузиастом, человеком, пристрастно относившимся к древним, считавшим себя счастливым, когда он ступил на классическую почву. Она сформировала его вкус на образцах, о которых он впоследствии судил. Думается, что Венера Бэкона[262] на выставке в Пель-Мель[263] могла бы всегда стоять рядом с Медицейской[264]. Требуется уже немало, чтобы после такой шумихи отличиться в этом искусстве, не стремясь отправиться в Рим и броситься к ногам Аполлона. Все совершают туда паломничество, чтобы преклониться перед ним, но никто почему-то не задается вопросом о его божественности.
Поистине многие люди читают только для того, чтобы иметь право не думать.
...Искать людей в книгах я считаю работой менее благодарной, чем самому их наблюдать, потому что лишь немногие умеют изобразить человека в книге таким, каков он есть...
Если о какой-либо вещи уже известны все мнения знатоков, то, прибегая к некоторому ухищрению или обладая хотя бы небольшими способностями, можно сказать о ней еще нечто такое, что приведет мир в изумление. Уже простое намерение сказать что-либо может совершить здесь многое.
Все, что еще умеют изображать наши писатели, — это чуточку любви, но даже и ее они не в состоянии проследить в более скрытых областях человеческой жизни.
Никто не должен бояться вставлять в роман замечания, основывающиеся на длительном опыте и глубоких размышлениях, если они имеются в запасе. Их, безусловно, обнаружат. Благодаря им остроумные произведения приближаются к творениям природы. Дерево не только дает тень любому путнику, но листья его можно исследовать и под микроскопом. Книга, которая нравится величайшему мудрецу, может по той же причине понравиться и толпе. Она может увидеть не все, но эти замечания должны быть налицо на случай, если придет кто-либо с более острым зрением.
...Гомер, да и Шекспир тоже, конечно, не знали, что они хорошо пишут. Наши современные хорошие писатели все обязаны изучить роковое искусство — знать, что они хорошо пишут.
Было бы, разумеется, весьма полезно указать миру на тех писателей, которые, используя знания своих предшественников, черпали духовное богатство из самих себя. У них только и учишься, и, конечно, очень мало таких, которые легко доступны каждому. Другие занимаются подделками и, собственно, являются фальшивомонетчиками.
Свифт выряжает детей своей фантазии, конечно, несколько странно, так что их едва отличишь от петрушек и канатных прыгунов; но ткань, позументы и драгоценные камни, используемые им, всегда настоящие.
Популярным изложением сегодня слишком часто называется такое, благодаря которому масса получает возможность говорить о чем-либо, ничего в этом деле не понимая.
Их критика основана исключительно на опыте, они восхищаются только тем, чем, как они уже слышали, восхищаются другие.
Разве не странно, что буквальный перевод всегда плох? И тем не менее все можно перевести хорошо. Отсюда видно, что значит — понимать язык в совершенстве; это значит — в мовершенстве узнать народ, который на нем говорит.
Despaviladera по-испански — «щипцы для свечей». Можно подумать, что это значит по крайней мере «королевский генерал-фельдмаршал».
У одного бывает неверное правописание[265], а у другого верное неправописание.
Это великий ораторский прием — уметь иногда только уговорить людей, когда их можно было бы убедить. Потом они часто думают, что их убедили, между тем как их просто уговорили.
Сначала необходимо избрать направление и наметить себе конечную цель, а затем все, вплоть до любых мелочей, подчинить этому направлению. В этом заключается характер разумного человека и великого писателя. В его произведении каждое глубокомысленное замечание и каждая шутка должны содействовать главному стремлению автора. И даже если читатель ищет развлечения, его надо развлекать так, чтобы и этим достигалась главная цель.
В романе надо обращать внимание главным образом на то, чтобы показать как ошибки, так и иллюзии всех сословий и всех человеческих возрастов. При этом можно во многом проявить свое знание людей.
Тот, кто, подобно Буало[266], сочиняет сначала второй стих и придает ему максимальную гибкость и плавность, поймет, как трудно найти для первого такие стопы, чтобы он поспел за вторым[267]. Но это все же лучше, чем сообщить первому такую быстроту, что он собьет второго с ног и оба они рухнут на землю.
