те, что украшали голову сатира-лодочника. Были здесь и огромные барабаны из иссохших старых тыкв с жуткими оскалами, и колокольчики из крошечных мышиных черепов, а самый важный из музыкантов держал в руках нечто вроде лютни, корпус которой представлял собой блестящий панцирь огромного насекомого — любой бы догадался, что это был именно жук, поскольку для красоты инструмента на корпусе были бережно сохранены скрюченные лапки. Поначалу казалось, что каждый из них наигрывает мелодию, известную только ему одному, и никакой слаженности между музыкантами нет и быть не может, но спустя несколько минут странные звуки сливались в тревожную заунывную музыку, от которой на душе становилось пусто и тоскливо, словно радость покинула этот мир навсегда, и на всем белом свете не осталось ни единого сердца, которое не было бы разбито и изранено.

В усадьбе и без того не скупились на свечи и светильники, но для праздника в главный зал согнали еще и великое множество подневольных светлячков, заставив их оплести своды комнаты своей паутиной, похожей на светящиеся стеклянные нити. Затем добавили к ним гирлянды из радужных крыльев стрекоз и полупрозрачных сухих цветочных лепестков, нанизанных на тончайшие серебряные и золотые нити. Пол усыпали разноцветной перламутровой пыльцой, собранной с крыльев бабочек — чтобы при малейшем движении воздух искрился и мерцал. Стол был накрыт скатертью, расшитой золотыми нитями так густо, что издали она напоминала лист сусального золота. Посуда, которая стояла на ней, была впервые за добрую сотню лет извлечена из шкафа, единственный ключ от которого хранился у самой госпожи Живокость. Иными словами, то был самый великолепный сервиз усадьбы: серебро и позолота, фарфор и хрусталь, лучший глянцевый хитин и перламутр раковин!..

Но негодные гости даже не подумали восхититься роскошью обстановки или же поблагодарить господ домоправителей! Они, как воды в рот набрав, сидели за столом, с опаской косясь на усердствующий оркестр, и ни жестом, ни словом не показали, как рады оказаться в столь изысканном месте. Сороки Сплетня и Небылица, напротив, не переставали трещать от удовольствия — праздники в усадьбе случались нечасто, — и немедленно слетели на пол, чтобы искупаться в перламутровой пыльце.

— Почистим перышки, сестрица! — кричали они друг другу, трепыхаясь точь-в-точь как куры, купающиеся в грязи. — Больше блеску, больше красоты!

И, действительно, вскоре вокруг них поднялось такое облако сверкающей пыли, что самих сорок в нем было не разглядеть.

— Что там плавает в меду, в большой стеклянной посудине? — прошептала Джуп, наклонившись к Мимулусу, сидевшему напротив. — Это сухофрукты или жабы?.. Очень уж похоже на жаб… А в тех зеленых кексах — изюм или чьи-то глаза?.. Мне кажется, они иногда подмигивают! Ужас-то какой!

— Понятия не имею, — отвечал тот вполголоса, тоже подавшись вперед. — Но лучше бы нам ничего здесь не есть. И не пить! Я слышал, что нектары, до которых цветочная знать сама не своя, пьянят сильнее любого вина. Видишь все эти бутылки черного стекла? Паки-посыльные весь день таскали их из самых глубоких погребов. Ради праздника наверняка к столу подали самые старые и хмельные. Мы с тобой мертвецки опьянеем, даже если просто понюхаем их! Проси, чтобы тебе наливали только чистую воду!..

Но не успел он договорить, как господин Заразиха и госпожа Живокость торжественно объявили, что принц Ноа оказал великую честь своим гостям, прибыв на ужин, и распахнули двери, усердно кланяясь. Музыка стала еще пронзительнее и печальнее, а Сплетня с Небылицей взмыли вверх, выделывая в воздухе всяческие фокусы и оставляя за собой сверкающие следы-полосы в воздухе.

Джуп и Мимулус переглянулись, без слов признаваясь друг другу, что испуганы сейчас до смерти. Волшебник боялся гнева наследника — все-таки он участвовал в судебном процессе над Ноа и до сих пор не знал, что Его Цветочество думает по этому поводу! А Джунипер вовсе не была уверена, что сумеет держаться достаточно любезно, ведь истинный облик принца, который она видела благодаря причуде магии, внушал ей, возможно, не меньший страх, чем могло бы внушить волшебное уродство. «Нужно помнить, что для своих соплеменников он красив, — повторяла она себе, стараясь быть хладнокровной. — В конце концов, что такое красота? Чистая условность! Считаю же я красивыми некоторых птиц и зверей — а они ничуть не похожи на людей. И я даже привыкла к господину Заразихе — хотя с ним чуть легче: не нужно изображать, будто я могу в него влюбиться. Ох, да зачем я вспоминаю о старом гоблине? Нет, я буду думать о Ноа, на нем одном мне следует сосредоточиться: он ведь не так уж страшен, если разобраться…».

Тут она увидела, что в дверях показался силуэт принца Ирисов и на какое-то время от волнения в голове у нее стоял сплошной звон — ровным счетом ни единой мысли.

Каков же был Ноа из благородного рода Ирисов на самом деле? Джуп смотрела на него во все глаза, пытаясь внушить самой себе, что бояться нечего — и все же колени у нее противно дрожали.

Лесное существо благороднейших кровей не отличалось высоким ростом — напротив, принц был едва ли выше самой Джунипер. При этом он был изящным и тонким, словно прутик, и с очевидным презрением смотрел на свою гостью, способную, пожалуй, без особого усилия схватить его в охапку и отнести обратно в спальню. Тем более, что именно это и требовалось наследнику Ирисов прежде всего: Джуп заметила, что бинты на его руках, которые никто так и не сменил, почернели от темно-пурпурной крови. Мимулус не соврал, когда говорил, что челядь в домах лесной знати предана до последнего вздоха своим господам, однако совершенно не умеет о них заботиться и не испытывает сочувствия к страданиям. Заразиха и Живокость ничуть не волновались о том, что Ноа не переживет этот ужин — а с точки зрения Джуп именно так все и выглядело.

Его кожа — темная, с фиолетовым подтоном, сейчас казалась серой, словно припорошенной пеплом. Раскосые сине-пурпурные глаза с желтым вертикальным зрачком тоже подернулись болезненной поволокой и помутнели. Длинные черные волосы давно уж не знали мытья и щетки, а ведь у них все еще сохранился атласный отблеск, точь-в-точь как у перьев Сплетни и Небылицы — только еще наряднее, от изумрудной зелени к пурпуру. Темно-фиолетовые длинные острые ногти, так испугавшие Джуп сегодня с утра, тоже были не просто звериными когтями, а перламутровыми, переливчатыми, искристыми; наверняка раньше Ноа холил их и полировал. Что же до черт лица — теперь