Денис вдумчиво всмотрелся в «ответ», покачал головой, взял ручку и сделал вид, будто поправляет какую-то формулу.

– Ну, до отличной оценки вы не дотянули, Верещагина, – с сожалением отметил он, убирая бланк в свой ежедневник. – Но чувствуется интерес и понимание предмета. Чем планируете заняться на каникулах?

Конечно же, об этом надо спрашивать при полной аудитории студентов, из которых двое – Катя с Мариной – точно осведомлены о глубине наших отношений. Издевается, ждет реакции. Надеется, что покраснею или начну невразумительно мямлить.

Да конечно, губу раскатал.

– Поеду в родной город. А вы, Денис Евгеньевич?

В моем взгляде читалось «Отправляй уже на пересдачу, хватит выпендриваться». Нет же, посмотрел серьезно, лишь кончики губ приподнялись в легкой улыбке. Нравится ему держать меня на крючке.

– У меня, к сожалению, каникул нет, но в отпуске тоже собираюсь поездить по России. Будете добивать до пятерки или ограничимся четверкой?

ЧЕТВЕРКОЙ?!

Да я за четверку его прямо тут расцелую. В голове тотчас рисуется образ: я сбрасываю со стола ведомости и зачетные книжки, нападаю на Кострова как изголодавшийся тигр, а он отбивается и решает всё-таки отправить меня на пересдачу.

Хотя… он точно отбиваться не будет. Устроим интим-сеанс прямо на экзамене, порадуем народ возможностью заснять горяченькое видео.

– Меня устроит четверка, – нетвердым голосом.

Кто-то, наверное, скажет, что пользоваться особым положением неправильно, но мне откровенно плевать. В нашей жизни вообще много всего нельзя. Нельзя спать с преподавателями, нельзя получать пятерки, если тебе повезло стать чьим-нибудь любимчиком.

Кого это вообще волнует?

Я ведь выучила почти все билеты, и лишь глупая случайность помешала мне получить заслуженную оценку.

В общем, экзамен был сдан, сессия окончена, и впереди маячила свобода.

Мы выезжали в пять утра.

– Готова? – Денис заводит двигатель, и машина урчит как любимый звереныш в руках хозяина.

– Ага.

– Так что я должен знать про твою маму?

Выкручивает руль, и мы оказываемся на шоссе, а навигатор в телефоне обещает семнадцать увлекательных часов в пути.

– Поверь, никакие знания тебе не помогут. Моя мама очень специфическая.

– Вряд ли она специфичнее моих родителей. Те уехали в другую страну, оставив меня бабушке. Сказали, что они ещё слишком молодые, чтобы положить жизнь на сына. Я их последний раз лет пятнадцать видел назад, да и то на снимках. Родители десятилетия, мать их за ногу.

Он говорит весело, но чувствуется застарелая обида, почти стертая, глубоко скрытая. Денис не выпрашивает жалость, не ноет и не страдает. Наоборот, пытается доказать мне, что семьи бывают всякие, и у меня – не худший вариант.

Не худший, конечно. Я и не говорю, что у меня плохая мама.

Просто знакомство с Денисом легким не будет.

– А где живет твоя бабушка? Вы часто общаетесь?

Вообще-то я ни разу не слышала про семью Кострова. Он очень сдержан в разговорах о чем-то личном. Сразу же закрывается в панцирь, стоит затронуть хоть что-нибудь, что касается его самого или прошлого.

Даже признания своего будто стыдится. Но я и не напрашиваюсь на повторение, потому что сама не смогу ответить взаимностью, побоявшись, что это всё разрушит.

– Бабушка умерла очень давно, – Денис говорит без единой запинки, а немигающий взгляд его устремлен на дорогу.

– Извини, если…

– Да ну тебя. За что извиняться? – пресекает он, и ладонь на мгновение накрывает моё колено. – Уверен, ты бы ей понравилась. Она бы так и сказала: "Боже, Денис, наконец-то ты сделал что-то правильно!"

– То есть ты часто поступал неправильно?

– Да постоянно! – широко улыбается он. – Ну, ничего, исправляюсь. Скажи мне прошлогоднему, что поеду знакомиться с родителями, засмеял бы.

В голосе Кострова звучит ехидство пополам с гордостью, а мне остается лишь в очередной раз подумать: просто не будет…

В пути мы почти не разговариваем. Молчание не тяготит, не скребет горло невысказанными фразами. Мне нравится рассматривать бескрайние поля и вглядываться в окна домов, когда мы проезжаем мимо деревушек и провинциальных городов.

Несколько остановок на заправках, горячий хот-дог с горчицей и литр выпитого кофе. В этом есть особая романтика. Невозможно поехать в дальнейшее путешествие с кем-то, с кем не умеешь молчать.

Под конец у меня, правда, отваливается всё, что находится пониже спины, и затекла шея. Ощущаю себя старой кочергой, а вот Денис даже не выглядит уставшим.

Мы подъезжаем во двор, где я провела детство. Даже качели те самые, проржавевшие насквозь, с гнилыми досками вместо сидения. Горка в виде слона с оторванным ухом. Песочница, в которой давно нет песка.

– Живенько у вас тут, – отмечает Денис, припарковавшись между грязным трактором и старенькими жигулями.

– Как будто не уезжала, – по спине пробегает легкий озноб от предстоящей встречи. – Мне кажется, тут время остановилось лет двадцать назад. Смотри, сейчас на нас наорет тетя Света.

– Что за тетя Света? – непонимающе оглядывает пустой двор Костров, и в этот момент окно на первом этаже пятиэтажки открывается, и оттуда высовывается округлое лицо в цветастом платке.

– Эй, вы кто?! Убирайтесь отсюда! Пошли вон! Ходят всякие, потом клумбы пропадают!

– Теть Света, это я, Оксана Верещагина, из двадцать седьмой, – привычно откликаюсь. – Никто не тронет ваших клумб.

Женщина подслеповато щурится, затем нацепляет на нос очки, которые до того висели на груди.

– Оксанка! Ба! Как вымахала-то! Кобыляка! А что за кобель с тобой? Столичного привезла, что ль? Мало тебе здешних?

Наверное, нужно обидеться, но я могу только ржать (как лошадь, ага). Тетя Света всегда была очаровательна в своей искренности. Помню, как она гоняла по подъезду муженька, а он улепетывал в одних трусах и называл её ведьмой. Потом почему-то возвращался с неизменным букетом хризантем.

Видимо, это и есть любовь: тебя бьют по хребту шваброй, а ты тащишь хризантемы, которые твоя жена терпеть не может.

– И вам не хворать, – набираю номер квартиры, и входная дверь открывается.

Подъезд темный, лампочек здесь не бывает по определению.

– Ещё не передумал? – поднимаемся на третий этаж, и под сапогами хрустят осколки стекла.

– Даже не надейся.

Дверь в квартиру приоткрыта. Набираю в грудь больше воздуха, мысленно досчитываю до десяти и вхожу.

– Ну, наконец-то! Ты на собаках ехала? – доносится из кухни недовольный голос мамы. – Поезд прибыл в девять вечера, где ты до одиннадцати ходила? Друзья важнее матери? Ужин совсем остыл.