в одну из социальных групп. Выжить в исконной Японии гайдзину трудно, поэтому они, как правило, либо вешаются, либо уезжают, заработав себе на хлеб с маслом немного нашей ощутимо подросшей за последние годы йены. А на Хоккайдо все мы немного гайдзины. Остров этот хоть и японский, но японский недавно. Высадились сюда первые экспедиционные корпуса всего полтораста лет назад, а наши закон и порядок на этой исконно айнской земле установились несколькими десятилетиями позже. Поэтому заселялся Хоккайдо фактически на памяти нынешних стариков.

Я ведь тоже здесь «иностранец». Родился в Токио и, как и тридцать два предыдущих поколения моего рода, с Хонсю до окончания полицейской академии никогда никуда не переселялся. Но так вот получилось, что после академии я оказался в Саппоро. Приехал и до сих пор не чувствую, что этот остров для меня родной, как и для москвича Ганина. Поэтому какая, в сущности, разница, какой у кого паспорт? Главное, чтобы человек был хороший.

– А ты, значит, этому Осиме потакаешь?

– Слушай, Ганин, ты хоть понимаешь, что ты несешь?

– Я свой базар фильтрую! Мне обидно, что ты очевидного не видишь! Ты же умный человек!

– Хорошо, что я должен видеть?

– Ты ключ проверил?

– От машины, где деньги лежат? Ну проверил.

– И что?

– Что «и что»?

– Что разведка доложила?

– Какая разведка?

– Я в том смысле, что «разведка доложила точно»?

– Разведка доложила, что ключ этот, скорее всего, от «Мазды Лантис». Больше ничего.

– В смысле, от машины «Мазда Лантис», да?

– Да, во всех смыслах от машины «Мазда Лантис». В Немуро ни одной такой не зарегистрировано, а на Хоккайдо их где-то под тысячу.

– Понятно.

– Что тебе понятно, Ганин?

– Пойдем-ка со мной.

– Куда это?

– К Игнатьеву.

– Ну что ж, пойдем. Я, по правде, и сам к нему собирался.

– Что, опять его в бар пригласишь или как?

– Нет, на этот раз на нейтральной территории он мне не нужен.

Мы с Ганиным прошли к Игнатьеву. Инспектор открыл дверь, и на его по-прежнему сероватом лице не дрогнул ни один мускул.

– Вы, я гляжу, нас ждали? – подметил я при входе.

– В принципе, я намекнул господину Ганину, что, если вам потребуется еще одна встреча, я не буду против.

Мы уселись вокруг стеклянного журнального столика, на котором стояла керамическая ваза с фруктами. Ганин автоматически протянул руку к аппетитному апельсину, но Игнатьев предупредительно бросил в его направлении:

– Это муляж.

– Ого! А как настоящие! – делано удивился Ганин, понявший, что полакомиться на халяву полезным для его желудка тропическим плодом на этот раз ему не удастся.

– Господин Игнатьев… – начал я.

– Пожалуйста, Виталий Борисович.

– Что «Виталий Борисович»?

– Называйте меня, пожалуйста, Виталий Борисович.

– Хорошо, Виталий Борисович. Только в ответ я вам ничего, кроме «Минамото-сан», предложить не могу. Отчества у нас, как вы знаете, нет, а до уровня имен мы пока еще не опустились.

– Ну Минамото-сан – это по этикету то же самое, что Виталий Борисович.

– Я знаю ваш этикет. У меня хороший учитель.

– Да, учитель у вас действительно классный, – кивнул Игнатьев по направлению к зардевшемуся Ганину. – Мне бы такого по японскому.

– Виталий Борисович, – произнес польщенный сэнсэй, – вы бы рассказали Минамото-сану то же, что рассказали мне.

– Насколько я понимаю, это моя последняя надежда, да? – обратился ко мне Игнатьев.

– В каком смысле?

– В смысле как подозреваемого. Я ведь у вас на первом месте, нет?

– Что-то вроде этого.

– Значит, если я вам расскажу, что думаю по поводу всего этого, мои шансы изучать японский под мудрым руководством японских зэков уменьшатся, я правильно понимаю ситуацию?

– Вы правильно понимаете ситуацию. Хотя у нас на зонах сейчас несколько ваших сограждан проходят интенсивный курс японского языка. Но это не ваш калибр, Виталий Борисович.

– Что, мелкие сошки?

– Рыбаки в основном. Вы знаете, кто с «макаровым» к нам из Макарова придет, тот таким вот макаром будет учить японский на нарах-макарах.

– Мудрено говорите.

– Сами же сказали, у меня учитель хороший.

– Да-да, сказал… Так вот, Минамото-сан. Этой ночью хотели убить не Грабова. Этой ночью хотели убить меня.

При Игнатьеве спрашивать Ганина было неудобно, но, если мне не изменяет память, именно такие вот декларации Ганин называет «заявами».

– Вы уверены?

– Да, уверен.

– То есть хотели убрать вас, а убрали Грабова?

– Именно так.

– И у вас, конечно, есть доказательства?

– Доказательств у меня нет, но они могут появиться.

– То есть я должен пойти прогуляться вокруг гостиницы, обнаружить в кустах рояль, приволочь его в полицейское управление и сбацать там перед всем личным составом что-нибудь из Пахебеля или Клайдермана, да?

– Можно мне пригласить сюда Нариту-сана?

– Зачем?

– Он мне сказал, что сегодня вы его уже спрашивали об одной очень важной вещи.

– О какой?

– Сейчас.

Игнатьев снял трубку с кораллового телефонного аппарата, четыре раза нажал на кнопки набора, и через полминуты в номер зашел долговязый Нарита.

– Нарита-сан, – сосредоточенно начал Игнатьев, – расскажите, пожалуйста, еще раз Минамото-сану о фотографиях.

– Минамото-сан, сегодня в бане вы меня спросили о том, не фотографировал ли кто вчерашний банкет.

При этих словах притихший было Ганин встрепенулся:

– Это не Минамото-сан вас спросил, а я, Нарита-сан!

В его пепельных глазах блеснула тревога потенциального триумфатора, у которого вдруг появилась совершенно лишняя возможность потерять уготовленные только ему лавры.

– Верно, вы, – с легкостью согласился переводчик. – Но дело не в этом.

– А в чем?

Мне начало надоедать это хождение вокруг да около белого рояля в зеленых кустах.

– Я сказал, что конкретно не помню, кто вчера делал фотографии, но точно помню, что были вспышки. Значит, кто-то фотографировал.

– Хорошо. Что дальше?

Здесь инициативу перехватил Игнатьев:

– А дальше я прошу вас найти эти фото.

– Не слишком ли много просьб сегодня с вашей стороны, Виталий Борисович? Сначала вам ключ проверить надо, теперь вот фото найти… Вы, может, хотя бы по одной позиции объяснитесь?

Игнатьев в очередной раз замялся, Нарита демонстративно отвернулся к окну, и единственным человеком, кто сохранил искреннюю заинтересованность в общении со мной, остался Ганин.

– Понимаешь, Такуя, на этих фотографиях должны быть тарелки.

– Какие тарелки?

– С фугу.

– Так. И?..

– Виталий Борисович считает, что Грабов ел фугу с тарелки, которая предназначалась ему.

– То есть убийца перепутал тарелки и поставил отравленную рыбу не туда? А поставить тарелки мог только кто-то из официантов. Уж не Марина ли ваша, Виталий Борисович? Отвергли девушку – вот вам и расплата!

– Вам бы все шутки шутить, – кисло отбрыкнулся Игнатьев.

– Ну отчего же шутки? По моим сведениям, – здесь главное не смотреть на Нариту! – Марина, как это у вас принято выражаться, питает к вам чувство. Тем более она работает в общепите.

– Какой общепит?