Рука Стрижа с печеньем замирает на полпути ко рту, Нумеролог смотрит с нескрываемым подозрением, даже Далай-Лама испытующе приподнимает бровь, ожидая объяснений.

– У тебя… настроения нет, или что? – хмурится Сухарь.

Я отмахиваюсь.

– Решил день отсидеться в окопе, прежде чем попадаться на глаза сорок седьмой, – отвечаю честно, а то очень уж у соседей вид перепуганный.

Объяснение их успокаивает.

– М-да, ты прав, лучше отсидеться, – понимающе говорит Сухарь.

– Я тебе обед принесу! – торжественно обещает Стриж.

– Спасибо, – улыбаюсь.

Через несколько минут тридцать шестая пустеет, и я чувствую, что этот день успел выдавить из меня моральные соки, даже не начавшись, поэтому устало отклоняюсь, касаюсь головой стены и некоторое время слушаю тишину. До звонка, который вот-вот должен приглушенно донестись из учебного крыла, я почему-то пребываю в напряжении. Жду начала урока, как благодати, но с удивлением обнаруживаю, что и после него расслабиться не получается: тишина начинает давить сильнее обычного, и все мои попытки справиться с тревогой оказываются безрезультатными.

В конце концов, чертыхаясь и ворча, все же выбираюсь из комнаты в коридор. Воспоминания о Принцессе и о Старшей ноют в памяти, так что миную место нашей недавней встречи чуть ли не бегом.

В скором времени добираюсь до выхода из ученического корпуса. Коменданту Катамарану на меня плевать совершенно: знай себе возится со своим приемником, который у него то и дело капризничает. Выбросил бы, что ли, эту рухлядь! Станции он, видимо, ловит плохо, песни вечно играют одни и те же – все до единой уже поросли плесенью от старости. И как Катамарану не надоело их слушать?

Прохожу мимо него с видом безнаказанного наглеца и не стыжусь самодовольства, наползающего при этом на мое лицо.

Улица встречает промозглым холодом – почти зимним, хотя снег с момента, как мы с Майором застали его, не лег: воровато растаял и больше не выпадал.

Вдыхаю влажную прохладцу поздней осени, вздрагиваю от нее и вливаюсь в каменный кровоток интерната.

Остается задать направление. Вот только задачка для меня оказывается не из легких.

Куда идти? Зачем я вышел? О чем для меня этот побег?

Задумываясь об этом, невольно снова вспоминаю Принцессу и Старшую. Ноги почему-то несут меня в сторону Казармы, и я спохватываюсь только на полпути. Вообще-то идти туда мне тоже не хочется. Что мне там делать? Опять бодаться с Майором? Боюсь, после того, как он проявил ко мне понимание, это будет не так просто. Я ему… вроде как, должен. Не уверен, что это можно выразить именно таким словом, но лучших у меня не подбирается. Прислушиваясь к себе, я понимаю, что Майор все еще кажется мне по-настоящему жестоким и мутным типом, и у меня не получается отделаться от мысли, что его деликатность по отношению ко мне – просто тактика, которой он зачем-то решил придерживаться. Если судить по недавнему происшествию, где я сорвался, а он пообещал не трубить об этом на всю школу, тактика успешная – теперь я не могу позволить себе так просто ему перечить, а мне это, вроде как, положено делать. Иногда я и рад бы быть более покладистым, но не чувствую, что имею на это право. Вроде как, задал планку, стыдно теперь ее ронять. Майору никто здесь не смеет возражать, все перед ним беззащитны! По всему выходит, что я единственный, кто на это решился, и теперь я каким-то образом олицетворяю бунтарский дух всей школы.

Точнее, олицетворял, пока Майор меня не подловил. Своим добрым отношением ему удалось ухватиться за какую-то очень важную нить и сделать меня почти марионеткой. Корявенькой, неповоротливой, но уже подвешенной на ниточках и почти готовой плясать под движения его пальцев.

Стыд и позор.

Собственная беспомощность почему-то ощущается как предательство, хотя как и кого я предаю, в голову не приходит. Тем нем менее, ноги уже принимают мысленную команду на разворот и несут меня против кровотока школы к воротам.

Около корпуса младшеклассников невольно замираю. Сегодня здесь живо и весело: на площадке много детей, в руках у них куклы, ведрышки, совочки, скакалки, машинки. Кто-то играет в прятки, кто-то носится друг за другом, то и дело шмыгая за деревья. Рядом Сверчок переговаривается с двумя воспитательницами, которых мы за глаза называем Няньками. С воспитателями младшеклассников мы пересекаемся еще реже, чем со своими, так что и прозвище им даем общее, хотя я уверен, что малышня их кличет как-нибудь по-особенному.

Глядя на площадку – удивительно оживающую, когда на ней играют дети, и умеющую по-настоящему умирать в их отсутствие – невольно вспоминаю свой первый день в интернате. Помню, как меня ошеломила перемена в Старшей, которая оказалась удивительно нежной, когда ее обступила малышня.

Улыбаюсь своим воспоминаниям, слушая детский довольный визг, призывные крики «кто не спрятался, я не виноват!» и считалки для игры в скакалки. Последние особенно привлекают мое внимание, и я вслушиваюсь…

…Холод сосчитает «Пять» —

Люди станут забывать.

Холод сосчитает «Шесть» —

Всех пропавших нам не счесть.

Холод сосчитает «Семь» —

И уводит на совсем…

– Привет!

Чей-то оклик вырывает меня из оцепенения перед стишком, который на поверку оказывается каким-то до одурения жутким, и я громко ахаю. Курчавая девочка по кличке Медвежонок хихикает, кокетливо прикрывая рот маленькой ручкой, и отступает на шаг.

– Я тебя, что, напугала? – спрашивает она, лучась от шоколадного самодовольства. Что ж, крыть нечем. Действительно напугала, взяла эффектом неожиданности. А я – взрослый дядя в ее восприятии – чуть не взвизгнул от страха.

Наскоро перевожу дух и виновато улыбаюсь.

– Еще как. Ты так тихо подкралась, я и не заметил. Ты Медвежонок, да?

– Ой, ты запомнил! – еще сильнее радуется девочка.

– Конечно, запомнил, – киваю, взъерошивая ей волосы. – А я… – почему-то выдавить собственную кличку становится непросто, и я выуживаю ее из себя с трудом, как занозу, – Спасатель…

– Угу, – улыбается Медвежонок. – Я знаю.

Щурюсь. Знает? Неужели моя «легендарная» личность знаменита даже среди малышни? Не уверен, радоваться этому известию или нет.

– Знаешь? А откуда?

– Старшая сказала, – отвечает Медвежонок.

Я стараюсь сдержать улыбку, представляя, как бы отреагировала на эту невинную фразу сама Старшая. Наверняка ей бы не понравилась моя осведомленность о том, что она говорит обо мне с младшеклассниками. Тянет расспросить, о чем именно она рассказывала, но я титаническим усилием отбрасываю эту идею и киваю Медвежонку.

– А она к вам сюда часто приходит? Старшая.

– Вот так часто, – демонстративно разводит