Шрифт:
Закладка:
«Разумеется, – заключает Достоевский, – кончилось тем, что генеральша, вместе со своими приживалками, собачонками, с Фомой Фомичом и с девицей Перепелицыной, своей главной наперсницей, осчастливила наконец своим прибытием Степанчиково».
Поначалу «генеральша считала своею обязанностью в неделю раза два или три впадать в отчаяние».
Бывало, что она «вдруг, ни с того ни с сего, покатится на диване в обморок». А когда подбегал сын, разыгрывалась такая сцена:
«– Жестокий сын! – кричит генеральша, очнувшись, – ты растерзал мои внутренности… mes entrailles, mes entrailles!..[49]
– Да чем же, маменька, я растерзал ваши внутренности? – робко возражает полковник.
– Растерзал! растерзал! Он еще и оправдывается! Он грубит! Жестокий сын! умираю!..»
В такой обстановке главным в доме постепенно стал Фома Фомич. Он заставил полковника сбрить бакенбарды, потому что ему казалось, что с бакенбардами тот «похож на француза и что поэтому в нем мало любви к отечеству». А вот Фома Фомич, не в пример ему, горячо любил свою родину.
Он заявлял, что намеревается «написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества».
Он захаживал на гумно и заводил разговоры «с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы», толковал «о священных обязанностях крестьянина к господину… <…>…И каким образом Земля ходит около Солнца…»
Он даже надумал было обучать дворовых людей французскому языку. То есть задумал нечто противоположное тому, что делал Лев Толстой, когда основал в Ясной Поляне школу и обучал грамоте крестьянских детей, а через три года после публикации «Села Степанчикова», в 1862 году, написал статью под названием «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?». Толстой считал, что настоящие носители и хранители русского языка не дворяне, умеющие, как и он, читать и писать, но пишущие преимущественно по-французски, а крестьяне, которые тысячелетиями разговаривали по-русски, обходясь без всяких школ.
Толстой и Достоевский. Мы снова возвращаемся к этой теме.
Напоследок отмечу еще один момент, касающийся «Села Степанчикова».
8.17. Формальный анализ
Литературовед Юрий Тынянов в статье 1921 года, говоря о повести «Село Степанчиково», обращает внимание на слова, которые Достоевский вкладывает в уста Фомы Фомича: «О, не ставьте мне монумента! – кричал Фома, – не ставьте мне его! Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего не надо, не надо, не надо!»
А затем приводит цитату из вступления к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя:
«Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном. Кому же из близких моих я был действительно дорог, тот воздвигнет мне памятник иначе: воздвигнет он его в самом себе своей неколебимой твердостью в жизненном деле, бодреньем и освеженьем всех вокруг себя. Кто после моей смерти вырастет выше духом, нежели как был при жизни моей, тот покажет, что он, точно, любил меня и был мне другом, и сим только воздвигнет мне памятник».
Гоголь, как и Фома, берется давать советы о вещах, в которых не разбирается, например о сельском хозяйстве, он тоже, как и приживала из села Степанчикова, вещает свысока, с позиции нравственной нетерпимости. В монологах Фомы Фомича Достоевский часто обыгрывает фразы Гоголя из его последней книги, например, в такой фразе: «Только в глупой светской башке могла зародиться потребность таких бессмысленных приличий».
Достоевский был осужден за публичное чтение письма Белинского, раскритиковавшего последнюю книгу Гоголя, то есть за то, что поддержал эту критику.
В первом же романе, опубликованном после восстановления в правах, Достоевский в некотором смысле идет еще дальше: он вкладывает в уста своего героя, которого описывает как «выкидыша из общества, никому не нужного, совершенно бесполезного, совершенно гаденького, но необъятно самолюбивого и вдобавок не одаренного решительно ничем, чем бы мог он хоть сколько-нибудь оправдать свое болезненно раздраженное самолюбие», целые фразы из злополучной последней книги Гоголя.
И проделывает это, по-видимому, без зазрения совести.
Шестьдесят лет никто этого не замечал, пока не появился Юрий Тынянов, один из видных представителей русского формализма, течения в литературоведении, которое изучает не столько содержание литературного произведения и условия его появления, сколько то, как оно написано.
Когда речь заходила о формалистах, я всегда представлял, как они склоняются над литературным произведением, словно механики над двигателем, и выясняют, как и почему оно работает.
Препарируя «Село Степанчиково и его обитателей», Тынянов показывает, как в повести обыгрываются цитаты из «Выбранных мест из переписки с друзьями», и как Фома Фомич оказывается своеобразной инкарнацией Гоголя.
9
Толстой и Достоевский
9.1. Невстреча
В биографической книге, составленной Павлом Фокиным, «Достоевский без глянца» (то есть Достоевский без ненужной мишуры, без приукрашивания) есть отдельная глава под названием «Невстреча с Л. Толстым».
То есть тот факт, что Толстой и Достоевский, два самых известных русских писателя второй половины девятнадцатого века, так и не встретились при жизни, – это нечто настолько удивительное и странное, что заслуживает отдельной главы в биографии.
А значит, между этими двумя господами существует некая связь, возможно даже более сильная, чем между Лорелом и Харди, или Эбботом и Костелло, или Риком и Джаном, или даже между мамой и папой.
9.2. Лев—Фёдор
В 2018 году в крупнейшем книжном магазине Москвы мне попалась книга французского писателя Пьера Байяра «Загадка Толстоевского» в русском переводе.
«Среди авторов, затрагивавших проблему множественной личности, – пишет Байяр, – одним из первых следует назвать великого русского писателя Льва—Фёдора Толстоевского.
Все, кто читал его книги, знают, что его персонажи живут в мире страстей, совершают непонятные – в том числе и для
