душе. Стоял сумрачный, холодный день, завывал ветер. Я написала утром государыне записку, прося ее, не дожидаясь наступления дня, зайти ко мне. Она ответила, чтобы я к двум часам пришла в детскую, а сейчас у них доктора. Лили Ден позавтракала со мной. Я лежала в постели. Около часу вдруг в коридоре поднялась суматоха, стали слышны быстрые шаги. Я вся похолодела и почувствовала, что это идут за мной. И сердце меня не обмануло. Перво-наперво прибежал наш человек Евсеев с запиской от государыни: «Керенский обходит наши комнаты – с нами Бог». Через минуту Лиля, которая меня успокаивала, сорвалась с места и убежала. Вошел скороход и доложил, что идет Керенский. Окруженный офицерами, в комнату с нахальным видом вошел бритый человек маленького роста, заявил, что он министр юстиции и чтобы я собралась ехать с ним сейчас в Петроград. Увидав меня в кровати, он немного смягчился и дал распоряжение спросить доктора, можно ли мне ехать; в противном случае обещал изолировать меня здесь еще на несколько дней. Граф Бенкендорф послал спросить доктора Боткина. Тот, заразившись общей паникой, ответил: «Конечно, можно». (Я узнала после, что государыня, обливаясь слезами, сказала ему: «Ведь у вас тоже есть дети, как вам не стыдно!»)

Через минуту какие-то военные уже толпились у дверей, я с помощью фельдшерицы быстро оделась и, написав записку государыне, послала ей мой большой образ Спасителя. Мне, в свою очередь, передали две иконы на шнурке от государя и государыни с их подписями на обратной стороне. Как мне хотелось умереть в эту минуту!.. Я обратилась к коменданту Коровиченко со слезной просьбой дозволить мне проститься с государыней. Государя я видела в окно, как он шел с прогулки, почти бежал, спешил, но его больше не пустили. Коровиченко (который во время большевиков погиб ужасной смертью) и Кобылинский проводили меня в комнату Е.Шнейдер, которая, увы, встретила меня улыбкой и… улыбаясь, вышла. Я старалась ничего не замечать и не слышать, а все внимание устремила на мою возлюбленную государыню, которую вез в кресле камердинер Волков. Ее сопровождала Татьяна Николаевна. Я издали увидела, что государыня и Татьяна Николаевна обливаются слезами; рыдал и добрый Волков. Одно длинное объятие, мы успели поменяться кольцами, и Татьяна Николаевна взяла мое обручальное кольцо. Императрица сквозь рыдания сказала, указывая на небо: «Там и в Боге мы всегда вместе!»

Я почти не помню, как меня от нее оторвали. Волков все повторял: «Анна Александровна, никто как Бог». Посмотрев на лица наших палачей, я увидела, что и они в слезах. Я была настолько слаба, что меня почти на руках снесли к мотору; на подъезде собралась масса дворцовой челяди и солдат, и я была тронута, когда увидала среди них несколько человек, плакавших открыто. В моторе, к моему удивлению, я встретила Лили Ден, которая мне шепнула, что ее тоже арестовали. К нам вскочили несколько солдат с винтовками. Дверцы затворил лакей Сиднев, прекрасный человек, из матросов «Штандарта» (впоследствии был убит в Екатеринбурге). Я успела шепнуть ему: «Берегите их величества!» В окнах детских стояли государыня и дети: их белые фигуры были едва заметны.

День был пасмурный и холодный; у меня от слабости и волнения кружилась голова. Через несколько минут мы очутились в Царском павильоне, в комнате, где я так часто встречала их величества… Нас ожидал министерский поезд – поезд Керенского. У дверей купе встали часовые. Участливые взгляды некоторых солдат железнодорожного полка и то, как они бережно помогли мне войти, чуть не заставили меня потерять самообладание. Влетел Керенский с каким-то солдатом и закричал на меня и мою подругу, требуя, чтобы мы назвали свои фамилии. Лили не сразу к нему повернулась. «Отвечайте, когда я с вами говорю», – закричал он опять. Мы смотрели на него в недоумении. «Ну что, вы довольны теперь?» – спросил Керенский солдата, когда мы наконец назвали наши фамилии. Затем они вышли, и мы, к счастью, остались одни; мне было дурно, я боялась упасть в обморок и тем доставить лишнее удовольствие моим мучителям. Лили поила меня каплями. По приезде в город нас заставили пройти мимо Керенского, который сидел с каким-то господином и иронически на нас поглядывал;

нас посадили в придворное ландо, которое теперь обслуживало членов Временного правительства. С нами сели какие-то офицеры; мы просили их открыть окно, но они не разрешили.

Помню, каким мрачным нам показался город; везде беспорядочная толпа солдат, у лавок длинные очереди, а на домах – грязные красные тряпки. Подъехали к министерству юстиции. По высокой, крутой лестнице трудно было подыматься на костылях, ноги тряслись от слабости. Офицеры привели нас в комнату без мебели на третьем этаже, с окном во двор; после внесли два дивана; солдаты встали у двери. Я легла, усталая и убитая горем. Темнело. Вечером влетел Керенский и спросил Лили, став ко мне спиной, топили ли печь. Не помню, что она ответила; он вышел. Нам принесли чаю и яйца и затопили печь. Солдат Преображенского полка, стоящий у двери, оказался добрым и участливым. Он жалел нас и позже, когда не было посторонних, вечером и ночью бранил новые порядки, говоря, что ничего доброго не выйдет. Мы не спали, ночь тянулась, нам было холодно и страшно.

XVI

Начало светать; мы встали измученные. Я так устала после бессонной ночи и настолько плохо себя чувствовала, что Лили решилась попросить, не зайдет ли к нам доктор. Сначала позвать согласились, но после пришел офицер от Керенского с заявлением, что доктор занят с военным министром Гучковым, а меня отвезут в лазарет, где будет хорошее помещение, врач и сестра. Что же касается Лили, ее ожидает приятная новость (и в самом деле Лили через день отпустили). Я отдала подруге некоторые золотые вещи, которые были со мной; она же дала мне полотенце и пару чулок, которые я и носила все время в крепости. Солдатские чулки я на свои больные ноги надевать не могла и, за неимением платка или тряпки, мочила эти грубые чулки и прикладывала к сердцу, когда бывали припадки. Конечно, чулки Лили со временем изорвались, но штопать я их не могла, так как иметь при себе нитки и иголки не разрешалось.

Около трех часов вошел полковник Перец с вооруженными юнкерами, и меня повели. Обнявшись, мы с Лили расстались. Внизу Перец приказал мне сесть в мотор; сел сам – и вооруженные юнкера с ним – и всю дорогу нагло глумился надо мной. Было очень трудно