как спичечные коробки одного названия, одной формы. Дома насажены, как пассажиры весеннего трамвая, возвращающегося из Сокольников в воскресенье вечером. Открыв окно уборной, вы видите все, делающееся в соседней уборной, а если у соседа приоткрыта дверь, то видите сквозь дом и уборную следующих дачников. Дома по ленточке уличек вытянулись, как солдаты на параде – ухо к уху. Материал строений таков, что слышишь не только каждый вздох и шепот влюбленного соседа, но сквозь стенку можешь различить самые тонкие нюансы обеденных запахов на соседском столе».

Пригороду в Соединенных Штатах до сих пор удается мирно разрешать конфликт между природой и цивилизацией. Контакт с девственной матушкой-природой здесь начинается за следующим поворотом дороги, а на самих улочках поселения, Кленовой или Каштановой, без боязни появляются дикие индейки, еноты, косули.

По уровню потребления жители сабурба остались на высоком уровне горожан, по образу жизни – активные дачники с поездками за весенней рассадой, летним грилем на дворе, осенним пледом и креслом-качалкой на веранде. Пригород, с его супермаркетом, сетевыми кафе, тренажерными залами, отделениями банков и полями для гольфа, стал символом американского комфорта. Как сказали Ильф и Петров, «весь материк заполнен кинематографами, маникюрными заведениями, закусочными и танцклассами». Охотно поселяя у себя офисы и разнообразные сферы услуг, сабурб зачастую оформляется в самостоятельную агломерацию. Американский пригород решил и другую вековую проблему человечества: не ездить далеко на работу.

«Комфорт есть – культуры нет», – главная из претензий к предместью. Так Осип Мандельштам иронизировал над американцами, доплывавшими до Старого Света:

И в Лувре океана дочьСтоит прекрасная, как тополь;Чтоб мрамор сахарный толочь,Влезает белкой на Акрополь.Не понимая ничего,Читает «Фауста» в вагонеИ сожалеет, отчегоЛюдовик больше не на троне.

Современный мир развивается по единым законам. Всемирная паутина неумолимо превращает в анахронизм читальный зал библиотеки и личное письмо в красивом конверте, семейный поход в фотоателье или музыкальный магазин. Сабурб в этом не виноват. Он предоставляет человеку экзистенциальный выбор: воскресным утром можно отправиться на фермерский рынок, днем писать диссертацию, ныряя в бездонные цифровые недра Библиотеки Конгресса, вечером смотреть ретроспективу Тарантино. Отдельная из тем – пригород с колледжем. По всей Америке College Towns всегда оживленные, фотогеничные, интеллигентные.

Социокультурный феномен пригорода породил выдающуюся литературу. Основоположником жанра считается роман «Буллет-Парк» Джона Чивера, которого в Америке называли «Чеховым сабурба». Рядом с ним не менее известные и маститые Джон Апдайк и Филип Рот, собравшие главные литературные премии страны.

Валентин Катаев, соавтор идеи «Двенадцати стульев» и старший брат Евгения Петрова, побывав в Америке, воскрешал ильфопетровскую стилистику: «Архитектура уже не имела значения. Можно было с удобством жить в простом деревянном ящике, где сразу же появлялись горячая и холодная вода в ванне, огонь в очаге, ватерклозет, душ, телевизор на десять программ с ретрансляцией из Нью-Йорка, Сан-Диего и Мельбурна, телефон с отличной слышимостью, лампы дневного и скрытого света, лед в холодильнике, так что можно было немедленно поселиться здесь с любимой женщиной и начать размножаться, не откладывая дела в долгий ящик…» Даже завистливая фантазия Эллочки-людоедки не смогла бы здесь нанести янки ответный удар.

Левиттаун, округ Бакс, Пенсильвания

Американская повесть Катаева «Святой колодец» (1965) не упоминает об Ильфе и Петрове (писатель это сделает позднее в шифрованном мемуаре «Алмазный мой венец»). Тем не менее, сложный катаевский нарратив отмечен парадоксальным одесским юмором и стилистическими аллюзиями на «Одноэтажную Америку». Таков контраст мечты и реальности в описании опрятного, будто «с рождественской поздравительной картинки», зимнего сабурба: «Но больше всего мне понравился здесь небольшой особняк в глубине палисадника без забора, с безупречным газоном и двумя вечнозелеными магнолиями с пластами легкого снега на мглистых, глянцевых листьях – прелестный желтовато-розовый, как рахат-лукум, особнячок с рождественским веночком омелы над входной дверью и двумя стеклянными фонарями в виде факелов, матово светящимися в предвечернем сумраке. Окна домика были задернуты белыми шторами, освещенными изнутри приветливым праздничным светом, так что мне сразу представилось, как хорошо и уютно в этом доме, где радушные хозяева ждут гостей, а может быть, гости уже пришли и теперь сидят за старинным столом красного дерева чиппендейл перед лиможским блюдом с плумпудингом, охваченным голубым пламенем ямайского рома».

Интерьер типового дома Левитта

Как выяснилось вскоре, благородное строение оказалось похоронным домом, который наличествует в каждом американском городочке. Как правило, Funeral Home – это устойчивый уважаемый семейный, передающийся из поколения в поколение бизнес.

Уильям Левитт, изменивший лицо Америки и ставший мультимиллионером, коллекционировавший предметы искусства, менявший яхты и женщин на них, в конце жизни сделал ставку не несколько неудачных девелоперских проектов за рубежом и обанкротился. Не имея средств на лечение, великий предприниматель умирал в больнице, когда-то построенной на его деньги. Выросшие новые поколения в бесчисленных американских пригородах вряд ли наслышаны об амбициозном потомке российских раввинов.

Проницательный Валентин Катаев смог разглядеть прообраз жилья будущего, который назовут в следующем столетии «умным домом»: «Простым нажатием кнопки я мог заказать любую комнатную температуру и влажность, мог узнать прогноз погоды, давление атмосферы, биржевой курс, таблицу спортивных соревнований, рысистых бегов, последние известия, наконец, я мог приказать разбудить себя в определенное время, хотя времени как такового, в общем, не существует. Я был одновременно и человеком, и его жилищем – так много общего было между нами, начиная с заданной температуры наших тел и кончая заранее запрограммированным пробуждением. Сначала пробуждалась комната, потом человек, если у него не было бессонницы».

Именно с этой американской повести Катаева начнется перерождение маститого советского писателя-классика в свободно пишущего блистательного мастера русской прозы. Катаев по сути отказался от навязанного «соцреализма» и даже выдумал собственный стиль «мовизм». В брежневское цензурное время он будет писать о своем солнечном несоциалистическом детстве, о русских эмигрантах, о тонких, явно «несоветских», чувствах любящих людей и о звероподобной сути чекистов (повесть «Уже написан Вертер» даже станет предметом дискуссии на Политбюро).

Современная пригородная застройка

Вероятно, для такой метаморфозы в зрелые писательские годы был нужен долгий взгляд за горизонт, возможность неспешно осмыслить себя и собственную жизнь в ночной тишине под звездами безымянного американского протогорода.

«Помни Аламо!»

Чтобы отправиться с южных берегов Калифорнии к Мексиканскому заливу, нужно пересечь отроги Скалистых гор, реки Колорадо и Рио-Гранде, пустыни и плоскогорья Аризоны и Нью-Мексико, а затем уже долго колесить по необъятному Техасу. О последнем Ильф и Петров высказались коротко: «Самый большой и самый романтический штат Америки».

На писательском пути, на федеральной трассе номер 10, лежал город Сан-Антонио, в то время самый крупный в Техасе. «Город был необычно оживлен. Его центр с десятком двадцатиэтажных домов выглядел после пустыни как настоящий Нью-Йорк. Светились тонкие газосветные трубки реклам и витрины магазинов. Проезжая маленькие американские города, мы