Шрифт:
Закладка:
— Где мои шмотки? — ворчу я, в очередной раз переворачивая подушку.
— Так это, у девахи твоей стираются, — заявляет Пахом.
Я выпрямляюсь над диваном. От такого резкого движения словно стрелу в мозг пустили. Приходится скривиться, пропуская через себя волну боли. Выждав несколько секунд, когда она утихнет, наконец могу впустить в свою башку слова Пахома.
У моей девахи? Он об Ане, что ли? Да какого чёрта-то, а?! Поднимаю на Пахома удивлённый взгляд, на который он реагирует, лишь пожав плечами:
— Чего? У меня коврик в параше чище, чем твои вещи были. Позвони ей. Пусть привезёт. Авось постирала уже.
Продолжаю смотреть на Пахома, жрущего свои бублики и прихлёбывающего чай, и хочется двинуть по его квадратной морде. Он-то тип адекватный, порой разумные вещи даже говорит, выручить готов, вот как в случае со мной, но блин! Звонить этой блондинке со взглядом перепуганного воробья я не собираюсь.
Чуть протрезвев от алкоголя и боли, я понял — тащить сюда Аню было глупостью высшего разряда. Ляпнет же кому-нибудь. Бабский язык хуже ящика Пандоры. А я вообще, считай, сдал ей все явки и пароли. И сейчас совсем не знаю, что с этим делать.
Не по себе мне, когда она таращится на меня своими глазищами. Как будто высмотреть что-то во мне хочет. Аж желудок сводит. Какая-то она не от мира сего. Её обидеть — как два пальца об асфальт. И в то же время сама лезет на рожон. С таблетками сюда приехала и вопросы задаёт лишние. Как будто не боится за свой любопытный нос в конопушках.
Я сам виноват. Тогда я был готов подохнуть от боли, вот и пришлось просить её о помощи. Но лучше отсепарироваться от этой Ани окончательно. Припугнуть ещё раз как следует. Чтобы в мою сторону и посмотреть боялась, не то что обсуждать с кем-либо свои приключения.
Страх — один из лучших инструментов управления. Будет меня бояться — будет держать рот на замке. Всё просто.
И этим надо заняться в ближайшее время. А пока что мне нужно всё-таки свалить домой. И кажется, придётся делать это в вещах Пахома.
— Я возьму на время у тебя твоё тряпье, — говорю ему, а тот и не против.
Он снова безразлично пожимает плечами, но всё же добавляет:
— Таблетки-то забери.
Мне точно в руки летит небольшой аптечный пакет. Ловлю его и засовываю вместе с телефоном и ключами от машины в карманы растянутых спортивок. А потом я оставляю Пахома допивать чай в одиночестве.
***
Дом. «Милый дом». Триста квадратов, три этажа модного интерьера, пятьдесят соток с бассейном и даже своим прудом с утками. Такие хоромы обычно красуются на рендерах строительных компаний или в фильмах, но для меня это реальность: я живу здесь.
И ненавижу каждый сантиметр этого дома. Меня воротит от идеально зелёного газона и ровных клумб. Каждый раз, когда я возвращаюсь сюда, то мечтаю уйти отсюда как в каком-нибудь блокбастере: чтобы позади меня эпично взорвался этот трёхэтажный особняк. Но он всё так же стоит на месте.
Поэтому сегодня мои желания не меняются. Ну за исключением того, что всё же в первую очередь мне надо закинуть в желудок что-нибудь съедобное. А потом уже можно снова возвращаться к мечтам, что здесь всё горит синим пламенем.
Заехав во двор, паркуюсь прямо с накатом передними колёсами на клумбу с только что посаженными цветами. И делаю это специально. Испытываю удовлетворение лишь от одной мысли о том, как будет вопить Крысёныш, когда увидит, как моя машина проехалась по её саду.
Я выхожу из тачки под косые взгляды охраны. Показав им приветственный фак, хлопаю дверью машины и иду в дом. Естественно, делаю это не по идеальным каменным дорожкам, а прямо по газону. Надеюсь, охрана уже доложила Крысёнышу о кончине её новорождённой клумбы. И пускай у меня дико разрывается голова, но слушать её вопли всё равно будет наслаждением. Даже через боль.
Но в доме тишина. Скидываю в коридоре кроссовки и сразу направляюсь на кухню. Да, это мой дом, но ощущаю себя здесь как в музее. Вензеля, статуи, картины, диван в гостиной — всё будто бы из века, в котором проводились балы и дуэли. Жуть, короче. Плеваться хочется, ведь это всё — дело рук Крысёныша.
С ней-то я и встречаюсь, едва переступая порог кухни. Лена или, как зовёт её мой отец, Леночка — моя мачеха. Но я зову её Крысёнышем. Она ведь даже похожа на крысу, правда, прокачанную пластическими хирургами: окрашенные в пепельный цвет волосы, худое вытянутое лицо, острый нос, глазёнки, моргающие искусственными ресницами, и рот типичной сосалки — огромные, набухшие губы, которые почти всегда выкрашены красной помадой. Отец нашел её на какой-то модной выставке и сразу притащил в дом.
А сейчас Крысёныш в чёрном брючном костюме стоит у окна и попивает кофе, прикладываясь своими красными губёшками к чашке. Жаль, что окна здесь выходят не на ту часть двора, где припаркована моя тачка. Было бы классно.
— Явился. Твой отец переживал, — язвительно произносит Лена, не поворачивая ко мне головы.
— Я рад за него, — отвечаю сухо, подходя к холодильнику.
Распахнув его дверцы, достаю тарелку со жратвой. Кажется, там мясо, запечённое с какими-то овощами. Сойдёт. Запихиваю еду в микроволновку и, пока жду её разогрева, ощущаю острый приступ сушняка. Да такой, что нет сил брать стакан. Я наклоняюсь над раковиной, врубаю воду и жадно глотаю её прямо из-под крана. И всё это под пристальным взглядом Крысёныша.
Она вдруг ставит свой кофе на стол и, цокая каблуками по паркету, идёт к микроволновке. Я даже пить начинаю медленнее, когда вижу, как Лена достаёт оттуда мою еду и запихивает её обратно в холодильник.
— Эй! — Я выключаю воду и быстро вытираю мокрые губы тыльной стороной ладони. — Ты офигела?
— Пожрёшь потом, — фыркает Крысёныш и снова складывает руки у себя на груди. — Сейчас здесь будут фотографы и журналисты.
— С какого хрена?
— Про меня будет целая статья на развороте в модном журнале. — Губёшки Крысёныша демонстративно складываются в трубочку.
А я кривлюсь. Статья? О чём? Как насосать на особняк?
— Да мне срать, кто сюда приедет. Когда мне жрать в этом доме, решу сам. — И я снова иду к
