гулямы, но в большинстве старые, стрелявшие медленно, что ставило нас в невыгодное положение. Тем не менее, если Кярс прикажет своим гулямам выйти за пределы Зелтурии, у них будет больше оружия, чем у нас, так что приходилось использовать все, что есть.

Мы разделились на пять отрядов: правое переднее крыло йотридов, правое заднее крыло йотридов, левое переднее крыло силгизов, левое заднее крыло силгизов. Хулители святых, элита, числом поменьше, занимали центральное положение. В отличие от остальных, у них были более быстрые кобылы и более крепкие доспехи, скорострельное оружие, а главное – яростное желание отомстить за Потомков и тысячелетнюю тиранию.

Независимо от того, как мы вооружены, тренированы и мотивированы, Пашанг не сомневался, что Като будет умело просчитывать наши действия. Значит, нам надо быть умнее и не действовать предсказуемо, а импровизировать. В таких вопросах я доверяла Пашангу, потому что не имела военного опыта, хотя определенно могла быть полезной.

Чем ближе мы подходили к Зелтурии, тем сильнее краснело небо. То кровавое облако, которое прошлой ночью видел весь Кандбаджар, летело сюда и теперь казалось скверным предзнаменованием. Оставалось только надеяться, что для них, а не для нас.

– Красный цвет на небе предвещает чудеса, – шутливо сказала Селена во время завтрака, чтобы унять мою тревогу.

– Это напоминание о том, что без Потомков эта земля проклята, – сказал Вафик, когда я наткнулась на него в коридоре перед отъездом.

– Силгизы считают это знаком владычества Лат, – сказала моя мать, когда мы садились в экипаж. – Хотя твой отец никогда не покидал своей юрты, когда небо так светилось.

Я припомнила, как Эше рассказывал, что в тот день, когда он родился, шел кровавый дождь, а значит, было и кровавое облако. Воспоминания об Эше до сих пор, как острый шип, пронзали мне сердце.

– Я пыталась учить ее натягивать лук, – говорила Селене моя мать. Они все еще говорили обо мне, а экипаж подскакивал на барханах и сухом песке. – Но Лат создала ее не для этого. Лат предназначила Сиру для чего-то великого. Просто я не смогла разглядеть за листвой узор. Да простит Лат мою слепоту.

А Селена, загибая пальцы, подсчитывала мои промахи:

– Она не умела натягивать лук, не умела поставить юрту, не могла даже снять шкуру с животного.

– Это не совсем верно, амма, – с раздражением произнесла я. – Я ободрала кучу белок.

– Но ни разу ты не сделала этого правильно, – ответила мама. – Ты так и не сумела справиться с детской мягкостью, особенно когда речь шла о животных.

– Потому что я была ребенком.

– Нет. Тогда ты уже стала женщиной.

– Только-только.

Мать взяла меня за руки. Пусть меня раздражало это перечисление моих детских слабостей, но ее прикосновение успокаивало. Я с тринадцати лет была этого лишена, прошло больше десятилетия. Слишком долго.

– Ты не можешь быть хороша во всем, Сира. – Селена наклонилась ко мне. – Нет стыда в том, чтобы это признать.

– Мне хотелось держать коз и белок как домашних животных, это я признаю. Заставлять меня свежевать их было жестоко.

Нора, как всегда, сидела молча и незаметно. Глядя из окна экипажа, катившегося мимо клочьев кустарника, она держала на руках спящего младенца. Даже ухабистая дорога не могла разбудить дитя Марота.

– А в чем хороша ты, Нора? – спросила я.

Она посмотрела на меня, как коза на нож, готовый перерезать ей горло.

– Мне нравилось заботиться о сестрах.

– Прекрасно. – Я наградила ее самой яркой улыбкой. – Ты очень заботлива.

Но как бы я ни была к ней добра, она, кажется, никогда не перестанет меня бояться. Не я убила ее семью. Да, это сделало мое племя, но, когда это случилось, меня с ними уже много лет не было.

Зато Пашанг… я видела, как она ему улыбалась. И он улыбался в ответ. Не скажу, что это не вызывало у меня ревности, но все же не отравляло душу. Чем большему числу влиятельных мужчин она нравится, тем полезнее может оказаться. Но мой муж – это все же болезненно. Разве я недостаточно женственна, чтобы полностью завладеть им?

– Хотела бы я иметь сестер, – сказала Селена. – Или братьев.

Я не могла не спросить:

– Но разве твой отец пошел бы через море, будь у тебя замена?

– По морю не ходят, по морю плавают.

Селена скрестила руки и скорчила рожицу.

– Я тоже была единственным ребенком, – сказала мама. – Училась находить утешение в одиночестве. Это своего рода сила.

Моя мать – единственное дитя… Учитывая, что из ее детей выжила только я, выходит, я единственный потомок не только ее, но и бабки, и деда.

– А бабушка тоже была единственным ребенком? – спросила я.

Мама покачала головой.

– Только дед.

– Дед. Он даже не был силгизом, да?

– Он был вограсцем. – Мама указала на Нору. – Как этот милый полевой цветок.

– Вограсцем. – Я почти забыла об этом факте своего происхождения. Может быть, и мягкость характера мне досталась от вограсских пастухов. – Из земель, где когда-то обитали Потомки. Удивительно. Хотя… мы, силгизы, не похожи на аланийцев. Не ведем подробную летопись своих предков, верно, амма?

Она пожала плечами и прикусила губу.

– Мы чтим своих предков, просто не ведем записей и не выставляем их перед всем миром. Мы не отравлены гордостью, хотя род твоей бабушки восходит к падишаху Темуру. Она часто повторяла эту цепь имен на наших днях рождения. – Голос матери стал хриплым. – Нравится это нам или нет, все мы дети Селука Предателя, как и династия Селуков. Наша кровь даже чище, ведь их матери были рабынями из дальних стран, вроде Шелковых земель.

Этот факт мне выделять не хотелось бы. А тот, что хотелось, еще даже не факт… пока. Но ведь никогда не знаешь, как обернется жизнь. Оставалось лишь надеяться, что на этот раз я смогу все держать под контролем.

После нескольких часов скачки, проведенных нами в болтовне и жевании сахарного желе, экипаж остановился. Через минуту дверцу открыл Текиш, младший брат Пашанга.

– Тебя требуют, – сказал он мне.

Текиш был в пластинчатых доспехах и, в отличие от Пашанга, выглядел подтянутым. Он поддерживал форму и часто оставался со своими наездниками, а в Песчаном дворце всегда казался чужим.

– Что случилось?

– Абядийские племена прислали переговорщика.

– Кто он?

– Хурран, сын Мансура.

Я его не помнила, но в Аланье он хорошо известен.

– Пашанг – его друг, верно?

– Да. Дружба и то, что он старший сын Мансура, дают ему право на разговор. И похоже, он желает говорить только с тобой.

Мы не ожидали переговоров. Это противоречило стратегии Пашанга – атаковать