я, радуясь, что мой голос не выдает никаких эмоций. – В ту ночь у западного побережья было слишком много судов, терпящих бедствие, и ни один вертолет не смог бы взлететь при таком ветре.

– «Ахкер». – Руки Чарли, лежащие на столе, сжимаются в кулаки. – «Марканшина» и «Дарах»[26].

Вот в чем проблема с рыбаками. Они никогда не забывают. Они знают каждое судно, каждую трагедию, каждого погибшего моряка.

Чарли смотрит на меня, моргая блестящими глазами.

– Ты из Ардшиадара, – говорит он все так же тихо, почти шепотом.

Это не вопрос, поэтому я не отвечаю. Ардшиадар. Am baile gun fhir[27], деревня без мужчин. И весь тот день – с самого утра, проведенного у окна, и до того момента, как я упал на колени на пляже – я желал этого. Я жаждал этого. Как валькирия, выбирающая, кому суждено выжить, а кому умереть в бою, я сделал так, чтобы это случилось.

– Твоим отцом был Дуглас, – говорит Чарли и сжимает зубы. – Дуги Макнил.

Это тоже не вопрос. И все же это не кажется мне ошибкой – то, что моя ужасная тайна почти полностью оказалась раскрыта перед человеком, который все еще незнаком мне. Перед человеком, которому я не доверяю. Хуже того, я хочу рассказать ему обо всем. Я напился, но я напивался и прежде. И никогда не испытывал этого чувства – ужасной свободы, которая кажется слишком сладкой, чтобы я мог остановиться.

– Ты – Эндрю Макнил.

Потому что Эндрю – рыбацкое имя. Потому что я родился, когда мой отец был в море и прилив усиливался.

– Почему ты сменил имя на «Роберт»?

– Потому что я совершил нечто ужасное. Я не хотел больше быть Эндрю Макнилом.

Я больше не дрожу. Мои руки лежат на столе спокойно. Но сердце бьется о ребра и пульсирует в горле. Я никогда никому не говорил об этом. Я никогда и близко не подходил к тому, чтобы рассказать кому-то. Чарли молчит. Только смотрит на меня пристально, внимательно, от его легкой улыбки не осталось и следа. Я перевожу взгляд на темный дым, вьющийся над торфяными углями.

– Они преследовали меня. – Я сглатываю, и в горле у меня пересыхает. Но я не тянусь за виски. – Я слышал их. Они следили за мной, наблюдали. Бормотали. Твердили мое имя.

– Кто?

От нетерпения мой стыд становится острее.

– Они. Бокан. Иногда только мой отец. Но во время бури они приходили все. Все восемнадцать человек. Я видел их руки в волнах. Я слышал их крики в небе. Иногда я лежал в постели, наблюдая, как свет маяка на Ардс-Эйнише перемещается по стенам моей спальни, и чувствовал их. Они прятались в темных промежутках между белыми вспышками.

Чарли качает головой.

– Призраков не бывает.

– У каждого есть призраки, Чарли.

Потому что он не настолько бесстрастен, как хочет мне внушить. В его глазах я вижу неприятие, тень, которую он не желает признавать. Он молчит, и я встаю, подхожу ближе к теплой печи – мне кажется, что я промерз до костей.

– Это тонкое место, – говорю я. – Эти острова и особенно это побережье. Место, где встречаются Девять Миров. Место, где иннангардс встречается с утангардс, – то, что внутри ограды, и то, что за оградой. Порядок встречается с хаосом. – Я закрываю глаза. – Я знаю, что ты чувствуешь это, Чарли. Эта земля, это место… ничего подобного нет больше нигде в мире.

– Тогда почему ты уехал?

– Я сбежал. Ибо не понимал, что они последуют за мной. Что это место последует за мной. Я женился, у меня родился сын, я сменил свое имя во всех документах – но это ничего не изменило. Я по-прежнему слышу их, по-прежнему вижу их. Я никогда бы не смог… – Я мотаю головой. – Я ненавидел Абердин. Я ненавидел эти скалы и холодный восточный ветер. Я променял свет и цвет на… серость. Атлантику – на Северное море. И это все равно ничего не дало. Я пожертвовал своей жизнью здесь впустую.

Я поворачиваюсь и вижу, что Чарли по-прежнему сидит за столом с непонятным выражением на лице. Я слышу, как ветер завывает в выгрызенных морем пустотах у нас под ногами.

– Я не могу жить больше нигде. И не буду, – выдыхаю я. – Но мне нужно сказать кому-то о том, что я сделал, Чарли. О своем ужасном поступке. – Потому что он никогда не спросит меня об этом, понимаю я. Я вижу это по тени в его взгляде. По страху, которого он якобы не испытывает.

– Ты не должен делать этого, Роберт.

– Должен, – возражаю я, и мой голос срывается. – Мне нужно рассказать кому-нибудь.

Чарли протяжно, прерывисто вздыхает.

– Ладно. – Но, говоря это, он не смотрит на меня. – Тогда расскажи мне.

Глава 12

Мой сон бессвязен и недолог. Я часто просыпаюсь: темнота – нежеланная защита от тяжелых снов о черных смоляных долинах, сердитых морях и скелетах птиц. Осыпающийся утес из камня и травы; ветер, пытающийся унести меня; море, дикое, темное и ревущее. Мой последний сон – не избавление, а повторение. Мама, строгая и неумолимая. Она лежит на больничной койке, почти превратившись в труп. Ее лицо – череп, зубы, слишком широкие и слишком белые в ее улыбке.

Мне кажется, что она захлебывается, как утопающий в шторм. Пальцы худые, кожа в синяках, и эта ужасная улыбка. «Ты просто должна сделать правильный выбор, Мэгги, вот и всё. И ты всегда его делаешь». Потому что она знает, что я так и поступлю. Даже если не считаю это правильным выбором.

Я просыпаюсь, все еще задыхаясь, рот открыт, в горле пересохло. На мгновение забываю, где нахожусь; мне кажется, что я все еще в той душной стерильной палате, жду, волнуюсь, пытаюсь уснуть на раскладной кровати.

Но еще до того, как я нащупываю выключатель прикроватной лампы, вспоминаю. Я нахожусь в «черном доме» – на краю света, на вершине утеса. И звук – звук, от которого у меня встают дыбом волосы на теле и на голове; который заставляет мое сердце колотиться так сильно, что я чувствую его биение в пальцах рук и ног, – это не шаги медсестер во время ночного обхода и не скрип пожарных дверей. Это здесь.

Я снова слышу это рядом с окном. Быстрые, легкие постукивания по стеклу. Затем глухой, более громкий перестук, который делается все ближе. Я слушаю, как он продвигается вдоль стены к камину, и подтягиваю колени к груди. Думаю об