в темноту, разлитую за полукруглой аркой. — Отвратительные экспонаты. Кому могло прийти в голову их собирать? Я даже не помню, кто затеял эту глупость. Наверное, Дионис. Обычно он — главный поставщик глупостей.

— Музей? — я искренне удивился. — Что вы там собираете?

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — Гермес приглашающе взмахнул рукой.

Я хмыкнул, взбежал по ступеням и зашёл в усадьбу. Просторная гостиная с высокими потолками — круглый столик, удобные на вид мягкие кресла, задрапированные шторами окна. В вазах, расставленных вдоль стен, стояли засохшие цветы. Увидев их, Гермес с досадой поморщился и щёлкнул пальцами — цветы ожили, распустились, и по комнате разнёсся приятный аромат. В гостиной было две двери — через одну мы зашли, а вторая вела в глубь дома. Деревянная, резная, с латунной фигурной ручкой в виде виноградной лозы. Я потянул её и открыл дверь. Гм, судя по всему, остальное пространство усадьбы представляло из себя одно огромное помещение. По нему как-то совсем невпопад были расставлены различные предметы. Некоторые — на специальных, отдельных подставках, другие — просто на полу или вперемешку на столе. Кое-что я сразу узнал. Крылья Икара — искривлённый остов, измазанный кровь и воском, в котором кое-где торчали потрёпанные перья.

— А это что? — я ткнул пальцем в стену, заросшую виноградом. Сквозь листья проглядывались очертания мумифицированного тела. Кажется, мужчины. Его лицо было искривлено в гримасе ужаса; перед смертью он явно смотрел на свои скрюченные руки.

— Ликург, — буркнул Гермес, но, прочитав по моему лицу, что его слова ничего не прояснили, он с неохотой добавил: — Ликург был заносчивым фракийским царём. Он поклялся, что в его землях Боги не будут обладать властью. Что лишь он будет истинным правителем фракийских земель. Ликург хвастался, что ему ничуть не страшно пойти против Бога. Однако почему-то он выбрал младенца, — Гермес брезгливо хмыкнул. — В то время родился Дионис, и Ликург натравил на его кормилец своих воинов. Что ж… Младенца он победил — Диониса чудом спасли. Однако Ликург навлёк на себя гнев Зевса. Жалкий человечишка покусился на жизнь сына самого Громовержца! Зевс проклял его, и обезумевший царь убил своих жену и детей, думая, что вырубает виноградники.

— Дайте-ка угадаю. Экспонат сохранила Гера, — хмыкнул я.

— Как напоминание об очередной измене Зевса, — кивнул Гермес.

— А кого убили этим кинжалом? — я склонился над подставкой, на которой лежал острый клинок, похожий на кухонный нож.

— Правильный вопрос: кого разделывали? — поправил Гермес. — Атрей убил своих племянников, разделал, приготовил из них жаркое и скормил своему брату.

Я промолчал. Внезапно оленья голова, висящая на стене, зашевелилась, помотала рогами и не очень внятно проблеяла:

— Нет больших мучений, чем я испытал!

— Хочу ли знать… — проворчал я, вздрогнув от неожиданности.

— Актеон, — ровным голосом произнёс Гермес. — Недомерок, который подсматривал, как купается Артемида. Но ему этого показалось мало. Он попытался овладеть ею. Артемида превратила Актеона в оленя, и его загрызли собственные охотничьи собаки. Моя сестра посчитала его смерть слишком милосердной и… оживила его. Частично. Но достаточно, чтобы он жил в этом состоянии вечно и помнил о своём наказании.

— Сыграем! Споём! И спляшем! — завопил кто-то у меня над ухом. Я обернулся, на автомате врубив энергетические доспехи. Изнанка знает откуда, на меня выскочила… кожа. Сверху она была человеческой — при жизни у мужчины была пышная шевелюра и борода. А вот ниже пояса всё заросло густой животной шерстью. Ноги были вывернуты коленями назад, внизу болтались копыта, словно два грузика. Кто-то освежевал сатира? Я аккуратно отступил, и кожа взмахнула руками-тряпочками и запела заунывную балладу, слегка приплясывая.

— Заткнись, — гаркнул Гермес и пришпилил кожу к стене кинжалом Атрея. — Аполлон считает, что у него шикарное чувство юмора. Как жаль, что он ошибается.

— За что он так с бедолагой? — я кивнул на кожу, которая замолкла, но продолжала подёргиваться в такт неслышимой музыке.

— За уязвлённое самолюбие, — Гермес усмехнулся. — Марсий вызвал Аполлона на музыкальное соревнование. Они играли на арфах… или на лирах. Не разбираюсь в музыкальных инструментах. В общем, на чём-то они играли. Аполлон почти продул, но обманом всё-таки выиграл. Содрал с Марсия кожу и заставил её петь и плясать. Он потом её постоянно в Храмы таскал — показывал прихожанам. Так сказать, в назидание.

Светло-жёлтая нить, будто насмехаясь, закручивалась вокруг экспонатов и вынуждала меня бродить по залу, как по лабиринту. Я распутывал её сантиметр за сантиметром, продвигаясь к цели. Заняло больше часа, чтобы, наконец, нить привела меня к кровати странного размера. Для человека среднего роста она была очевидно мала. Стоп. Я пригляделся. Нить заканчивалась не у кровати, а чуть дальше, в тёмном углу, где застыла нелепая перекошенная фигура. Я прищурился, пытаясь её рассмотреть, и в этот момент фигура зашевелилась и вышла на свет. Она сильно хромала, переваливаясь с бока на бок, и натужно хрипела. Бледной, обескровленное лицо не выражало ни одной эмоции. Это был мужчина. Он приблизился к кровати и любовно погладил её бортики. Когда он наклонился, его голова… отвалилась и упала на серые простыни. Мужчина поднял голову и приладил её на место.

— Знакомься, Прокруст. Сын Посейдона, — представил его Гермес. — Был чрезвычайно гостеприимным разбойником. Приглашал гостей, выделял им отдельную кровать. Если она была слишком большой, то Прокруст бил по ногам гостя, пока они не становились необходимой длины. А если кровать была слишком маленькой — он отрезал лишнее. Посейдону не понравилось, что сын порочит его имя. У Зевса получаются герои или Боги, а у него — никчёмный преступник. Так что Посейдон уложил Прокруста на Прокрустово ложе. И вот уж странности — сперва это ложе было огромным и Посейдон раздробил ноги Прокруста. А потом ложе внезапно уменьшилось, и Посейдон отрубил лишнее — голову. В итоге сынка Посейдона сделали смотрителем музея.

— А он принадлежит Зевсу? — уточнил я.

— Музей? Нет, я же говорил, Зевс его ненавидел.

— Нет, Прокруст.

— Что за чушь, — Гермес состроил презрительную гримасу.

— Но Грозовая Жемчужина привела меня к нему. Нить заканчивается в нём.

— Так и знал, пустая трата времени, — разочарованно вздохнул Гермес и без какого-либо прощания испарился. Просто свалил, бросив меня в божественном музее, рядом с поющей кожей сатира и стенающей оленьей головой. Дурдом.