– Ты не смотри, что он так жестко тебя. Тяжело каждый день смерть видеть. Всяко бывает на войне, и в штрафной роте люди воюют. И среди немцев. Я вот до войны в деревне жил, такой как ваша. На железной дороге ехать надо, в поезде до моей деревни. До войны-то и не ездил ни разу, некогда было. То колхоз, то урожай, то дочка родилась. Вот чуть тебя младше, невеста тебе выросла бы, красивая. Волосы золотые, как у матери, а кудрями в меня. Ты не смотри, что сейчас плешь у меня, по молодости чуб лихой был. Доча маленькая любила мне в кудри вцепиться пальчиками, не разжать. Я, когда письмо от соседки получил, что нету больше ни доченьки моей, ни жены, сразу подумал: а кто за чуб-то таскать меня будет? Сожгли их немцы, всю деревню согнали в дом советов и подожгли. Мы в тот день немцев из деревни выбили, а там стоит амбар горелый. Я спросил, чего, говорю, горело? Старик сказал, что ребятишек там пожгли фашисты, собрали со всей деревни, даже младенчиков, соломы накидали и подожгли. Деревенским в наказание, что от гауляйтеров деревенские зерно и кур в подполах спрятали. Там свистулька лежала среди углей, я такие дочке своей в базарный день всегда покупаю. Она свистеть мастерица, заливается как соловушка. Ну и потемнело у меня все враз перед глазами от этой свистульки. – Худощавый солдат замолк на секунду, вспоминая. – Ночью в карауле открыл я сарайку с пленными фашистами да перебил их всех, как курей. Штыком, лопатой, руками. Потом поджег… Думал, легче станет, плакать не мог после письма того. Не стало, только внутри дыра, что ли, теперь какая-то образовалась. Вот так я и попал в штрафную роту. Какая уж тут трусость… Нам бояться уже нечего. Внутри я мертвый, а ты живой. Понял? И дед твой хотел, чтобы ты жил, поэтому под пули встал, чтобы тебя прикрыть. Ты давай не подведи деда-то. Живи.

– Не подведу, – пообещал вдруг по-взрослому затихший Минька и спокойно спрятал дедовскую шапку за пазуху.

Кирилюк выскочил из окопа на свежий воздух, его трясло от услышанного. Об этом точно не написать передовицу, да даже рассказать кому-то страшно. В волнении подошел он к командиру группы Соколову, который помогал механику, подавал инструменты. После резких маневров Бабенко, как обычно, торопился убедиться, что вся ходовая часть и трансмиссионный отдел машины в порядке. Все экипажи танков в короткую передышку прежде всего обращали внимание на состояние своего железного товарища, ведь для них он и защита, и дом родной, и боевое оружие против неприятеля.

– Товарищ Соколов, вы что с пленными делать будете? – Кирилюк поправил очки, чувствуя, как руки мелко дрожат.

Алексей удивился:

– Ну как обычно, отправим в более крупную военную часть, где их смогут в лагерь переправить, наверное. Точно не знаю, куда их дальше. Сейчас с лейтенантом Завьяловым решим, как переправить раненых и пленных, чтобы не тормозили военные действия. А пока свяжемся с командным пунктом.

– А вы как думаете, хорошо штрафная рота в бою себя проявила?

Соколов в недоумении поднял брови:

– Товарищ Кирилюк, атаку мы отразили, ждем контратаку противника. Больше половины личного состава штрафной роты тяжело ранены или убиты. Это если вы про итоги боя спрашиваете. Ждем команды из штаба. Нам нужна пехота для поддержки танков, боеприпасы, горючее. Противник наступает и наступает, нелегко приходится, когда следует бой за боем.

– Да я немного не про то… – Корреспондент замолчал, не в силах сформулировать сложный вопрос. Алексей понравился ему тем, что сражался, не теряя человеческого лица, думал всегда о людях, а не просто о боевых единицах. И именно у него ему хотелось узнать, как же относиться к такому сложному вопросу. Когда преступник, он же и пострадавший, когда справедливое убийство – месть. Но все-таки ведь убийство. И ведь все за одно дело сражаются, защищают Родину!

– Наши, наши! – посередине пустой дороги появилась точка, которая становилась все ближе и ближе и наконец обрела очертания худенькой девочки лет шести. Она бежала со всех ног, а огромные сапоги то и дело слетали с босых пяток. Но она не останавливалась, подпрыгивала на худенькой ножке, ловила беглеца и дальше на ходу снова натягивала обувь.

На последних шагах от нетерпения девчушка засунула сапог под мышку и вдруг кинулась к высокому Завьялову:

– Вы ведь наши, да?

– Ваши, – еле сдержав улыбку, сказал Петр. – Ты откуда, из деревни?

– Да. – Худенький пальчик ткнул в серую извилистую ленту до первых домов. – Там вся деревня наша к вам бежит. Мы в подполе сидели, пока тут взрывы грохали. А потом фашисты как побежали! Вы немцев выбили! Они так торопились, на мотоциклах укатили и пушки увезли. Мы сразу поняли, что наши идут! Я самая первая прибежала.

Завьялов вгляделся в даль: со стороны деревни спешили черные фигуры, несколько женщин тянули вместо лошадей старенькую телегу.

– Дядь, – тонкие пальцы дернули Петра за шинель, – ты командир?

Завьялов подхватил босоногую егозу на руки и зашагал навстречу деревенским жительницам. Понес девочку подальше от горы трупов, сложенных в люльках немецких мотоциклов.

– Командир… На-ка. – Он сунул девчонке в руку кусок трофейного шоколада, который она немедленно отправила в рот.

Закрыла глаза от удовольствия и рассмеялась:

– Как смачна! – а потом серьезно спросила: – Ты тятьку моего встречал? Быков Василий Пантелеймонович, письма не пишет, пропал. Он высокий, как ты!

– Не встречал, – покачал головой Петр Максимович. – Но если встречу, что передать?

– Скажи, Лидка его дома ждет и велела письма писать, чтобы мамка не плакала.

– Передам, – серьезно пообещал лейтенант Завьялов и поставил девчушку на землю, провел загрубевшей ладонью по мягким детским волосам. – Ты беги, мы сейчас отдыхать в деревню твою придем.

И Лидка припустила обратно со всех ног к приближающейся процессии:

– Мамо, мамо! Он командир, тяте передаст, чтобы писал!

Петр поздоровался с женщинами и повел их к танкам, где высокий худощавый Алексей в промасленном черном комбинезоне разговаривал с Русановым-младшим, обсуждая техническое состояние танка после проведенного боя. Задавал вопросы, при этом внимательно разглядывал лицо парня. После гибели отца вместе с экипажем «052» машины тот отвечал коротко и неохотно, глаза смотрели в одну точку.

Одна из женщин тронула Завьялова за рукав шинели:

– Товарищ командир, раненые у вас есть? – Она кивнула на телегу, что тащили два человека в телогрейках. – Мы воды вам привезли, сухарей, простыню чистую. Скажите, кого перевязать, я умею, раньше коров в колхозе нашем лечила.

– Есть много раненых, – кивнул Петр Максимович. – Сейчас покажу.