Увидала щепку в море;

Забрала себе в кошелку,

Принесла домой в кошелке,

Перевязанной ремнями,

Чтоб колдун оружье сделал,

Заколдованные стрелы.»

Калевала

Тайми откинула с мокрого лба копну соломенных волос и, издав томный вздох, откинулась на сено. Волосы тут же разметались по сухой траве, открыв красивую полную грудь с острыми сосками. Ей в плечо, тяжело дыша, уткнулся Никита. Девушка нежно обняла его расцарапанные плечи. Жаркие тела еще не остыли, два молодых сердца бешено стучали в едином ритме.

— Загонял меня совсем, — горячо шепнула на ухо парню Тайми.

— Ты сама кого хочешь загоняешь, — хрипло ответил тот, и, подняв опьяненные любовью глаза, уставился на обнаженные девичьи груди. — Кровь с молоком!

Руки Никиты словно сами собой потянулись к груди Тайми, но та остановила его руку — правда, нехотя.

— Ты чего? — удивился парень.

— Остынь, жеребец! Дай отдышаться.

Она хитро смотрела в янтарные глаза любовника, которые уже загорались огнем новой страсти. Что-то в его милых глазах было такое, отчего кровь приливала к груди и к низу живота. По молодому девичьему телу с кожей цвета молока прошла легкая дрожь, не укрывшаяся от парня. Рука Никиты, которой преградили путь к грудям, попыталась скользнуть ниже, к самому заветному, но и там наткнулась на решительный отпор.

— Ну ты чего? — нетерпеливо заерзал он.

— Тормози говорю! — девушка постаралась напустить на себя строгий вид. С ним по-другому нельзя. А не то насытится юным телом, выпьет досуха, и побежит на другой двор, соседским девкам под юбки заглядывать.

Они лежали на крытом грубыми досками сеновале на краю деревни Лумиваара. Сеновал принадлежал дядьке Тайми — Ивану, и сейчас он отсыпался после заботливо поднесенной любимой племянницей бутылки ядреного карельского самогона. Бабушка Окку настаивала его на травах, и в деревне говорили, что он лечебный. Насчет полезных свойств Тайми сказать не могла, но то, что дядька предпочтет заготовке дров употребление колдовского зелья, и что после бутылки на ногах не устоит — знала. А значит, никто не помешает им с Никитой насладиться объятиями на сеновале…

Осень выдалась на редкость теплой для северных широт, и ребята ловили последние солнечные деньки. Сухая трава впивалась в кожу, но они этого не замечали. Завтра все будет чесаться от колкого сена, но это будет завтра, которое так далеко, словно несуществующая заморская страна. А сейчас есть только эта теплая осень, лучи солнца на лице и крепкие мозолистые руки Никиты.

Еще в детстве Тайми спрашивала маму — почему у нее такое имя? Мама объясняла малютке, что здесь, в Карелии, смешались две крови — русская и финская. Перемешались быт, имена, традиции. Так и жили рядом Иваны, Лены, Никиты, Хилкки, Сияны, Хелви. И Тайми. В тайне она гордилась своим именем, считая его вкупе с полной грудью неоспоримым преимуществом перед другими деревенскими девчонками.

Их поселок назывался «Лумиваара», что означало «снежная сопка». Соседняя деревня и вовсе называлась «Рассвет». Тайми не знала, кому пришло в голову его так назвать в этом холодном северном краю. Она любила тайгу, любила деревню, но последнее время что-то отчаянно звало ее уехать отсюда. Словно нельзя было здесь оставаться, вот только Тайми никак не могла понять — почему?

Сеновал был старый, отовсюду доносились скрипы, и почему-то именно сейчас они показались Тайми тревожными.

— Слышишь?

— Что?

— Скрипит.

Никита прислушался и сделал страшные глаза:

— Это Тонтту.

— Да ну тебя!

Парень засмеялся, а Тайми отмахнулась от него охапкой сена.

Считалось, что Тонтту рождался из обрядового последнего снопа, который хранили в овине. Гадая об урожае, подходили к овину и прислушивались: если слышен скрип — урожай в следующем году будет хорошим. И вроде пугаться нечего, но все же Тонтту — дух, кто знает, что его может обидеть?

Свежий ветер ворвался на сеновал и растрепал волосы Тайми. В небе стремительно пронеслась пара летучих мышей. Из недалекой тайги донеслось глухое уханье филина. Несмотря на разгоряченную кровь и объятия парня, девушка поежилась.

— Знаешь к чему филин кричит? — загадочно ухмыльнулся Никита и сделал большие глаза: — К смерти!

— Да ну тебя, дурак! — обиженно сказала Тайми и прикрыла валяющимся рядом сарафаном грудь. — Только сказки рассказывать и можешь!

— Я еще кое-что могу, — придвигаясь ближе к телу девушки заговорщически произнес Никита.

— И что же? — фыркнула девушка. — Пока я от тебя кроме слов ничего не видала.

— Ты про подарки что ли? — сконфузился Никита.

— Сам догадайся! — отвернулась девушка.

— Тайми, ну я же говорил — поеду в город на заработки и куплю тебе новое платье! — жарко зашептал Никита, придвигаясь еще ближе, сжимая тонкую талию в крепких руках. Тайми вновь ощутила горячий ток крови и мурашки по телу от жаркого дыхания парня, но заставила себя сбросить его руки. — Но без платья ты еще краше!

— Да не нужны мне твои платья!

— А что же тебе нужно? — растерялся Никита. Тайми повернулась к нему, все также прикрывая грудь, и заглянула ему в глаза.

— Ты меня любишь?

От неожиданности Никита даже слегка подался назад.

— Ну чего ты так сразу-то…

— Сразу? — вспылила девушка. — Ты меня который раз на сеновал тащишь? Я тебе что, девка продажная что ли? Да им хоть платят! А я хочу чтобы меня любили, замуж хочу, детей рожать! Мне уже девятнадцать, а я все в девках хожу! Любка вон в прошлом году замуж выскочила!

Она отвернулась и уткнулась лицом в острые коленки.

— Ну Тайми… — неуверенно начала Никита. — Ну чего ты…

— Да ничего! — всхлипнула девушка. — Ленку тоже небось на сеновал водил?

— Ленку-то? Да она ж косая! Нафига мне Ленка эта?

— Да, а я слышала девки говорили как вы за ручку ходили! — всхлипнула Тайми.

— Кто говорил? — напрягся Никита.

— Любка говорила!

— Да брешет твоя Любка! — горячо сказал Никита. — Она назло тебе… ревнует, потому что знает, что я…

— Что — ты?

Никита замолчал.