обитель сейчас нередко приходят молодые люди с трудной судьбой, делающие первые шаги в Церкви, поэтому первоочередной задачей является воспитание молодых братий в духе евангельских заповедей, святоотеческого духовного наследия и монашеских и общецерковных традиций. Игумен проводит еженедельные духовные беседы с чтением святоотеческих аскетических творений и их объяснением. Краткие поучения или замечания делаются и во время братской трапезы, когда также читаются творения Святых Отцов. В монастыре никто не имеет личной собственности, для всех обязательна общая трапеза, келейно разрешается вкушать только чай. Распорядок жизни в монастыре строится на основе Типикона[1] и Валаамского устава. В половине четвертого утра братия призывается к утреннему богослужению, которое в будничные дни начинается ровно в четыре часа чтением полунощницы. Затем следуют утреня, часы и Божественная литургия, которая заканчивается в начале девятого. После утреннего чая и краткого отдыха братия отправляется на труды послушания. В час дня – обед, в пять пополудни совершается девятый час и вечерня, затем – ужин и повечерие с присовокуплением трех канонов и акафиста. В начале девятого братия отправляется в кельи. В девять часов вечера ударом колокола начинается час безмолвия, во время которого иноки совершают келейное правило, состоящее из Иисусовой молитвы и поклонов.

– Не понимаю, как нормальный человек может стать монахом, уйти от нормальной жизни.

– Смысл монашества многим непонятен. Монашество, как, впрочем, и семейная жизнь, благословленная Церковью, – это путь к Христу, к обретению в Нем вечной жизни. Слово «монах» по-гречески означает «одинокий», «отшельник». По-русски – «инок», то есть иной, другой. Желающий стать монахом после соответствующего испытания принимает обеты целомудрия (безбрачная, бессемейная жизнь, нестяжание, отсутствие собственности) и послушания священноначалию и духовному отцу. Своим трудом (он считается видимым воплощением деятельной любви) монахи создавали подобие рая на земле – нынешний Валаам даже после полувекового разорения является одним из самых ярких примеров. Но главное предназначение инока все же не в этом. Молитва за ближних и дальних, за «ненавидящих и любящих», за весь мир, лежащий в грехах (и, быть может, стоящий еще лишь благодаря молитве праведников), – вот главное дело монаха. Очистив молитвенным подвигом сердце, многие иноки с любовью помогали людям, могли исцелить от душевных и телесных недугов. – Женщина-экскурсовод смотрела на всех с легкой улыбкой. – Бог им всем судья.

Значит, вот они какие, монахи. Рассказывая о них, пожилая женщина практически переходила на старославянский язык, иногда слушать ее было тяжеловато, но, видимо, так положено – рассказываешь о Божьем, так и говори по-Божьи.

– А я читала, что после войны здесь много инвалидов жило?

Женщина поправила на голове платочек, руки ее мелко затряслись.

– Так померли уж все. И жило-то их много. Кто без руки, кто без ноги, а кто и без обеих ног, на тележках передвигались. Горе, что скажешь. Они, инвалиды-то, после войны все больше в Ленинграде осели. Уж как-то их туда людской волной донесло. Артели создали и жили совместно, помогали друг другу. Только пили уж шибко. И не украшали видом своим Северную столицу. Так власти судьбу их порешили, позабыв, что они калеками-то за власть сделались. И вот с пятьдесят четвертого года стали их вывозить. По приютам да по монастырям. Вот и к нам привезли. Ухаживали мы за ними, помогали, как могли. Только озверевшие они все как один стали: обидела их власть-то. Пили по-черному.

– А кто ж им наливал?

– А мы и наливали. – Старушка сверкнула глазами. – А что им еще оставалось в их жизни собачьей? Все было у людей – семьи, Родина, земля родная. За это все и воевали – за Родину, за Сталина. С победой вернулись! А им вместо почестей – монастырь с нарами! У нас еще что! Самый страшный на реке Шексна такой приют организовали. Для «самоваров», тех, кто совсем без рук, без ног. И вот вся радость у них была: сестрички эти «обрубки» на брезентах на улицу вынесут, они и греются на солнышке. Потом, говорят, петь начали. И вот идет по речке теплоходик вроде вашего, и слышат люди – поют. Да хорошо так поют военные песни. А самих-то певцов не видать. Что? Как? И никому невдомек, сытым-то, катающимся в свое удовольствие, какая беда рядом лежит, через какие слезы-то песня эта льется… – Женщина помолчала. – Я человек уже очень старый, меня на том свете уже давно с фонарями ищут. Вот людей вожу, рассказываю. И уже всю правду говорю – не то, что можно или нужно, а как есть на самом деле. Так вот те приюты – наш самый большой позор. Всему народу еще откликнется.

Катя шла по острову и прокручивала в голове рассказ экскурсовода. История страны, история народа. Одни выгнали, другие приютили. Кому-то противно смотреть стало, хотелось забыть скорее, а кто-то вот так потом долгие годы мыл, стирал, с ложечки кормил. Кто-то же должен.

В принципе и ее работа такая. Не будет в человеке сострадания, не уйдет брезгливость – не получится из него доктора. Никогда. Беду людскую нужно принять и попытаться помочь. И любую, самую страшную жизнь – попытаться облегчить. Никого и никогда нельзя выбрасывать за борт.

На обратной дороге теплоход попал в шторм.

– Это Ладога. Сегодня еще ничего. В прошлый раз все вышли из кают и сели на пол в коридоре. Единственное место, где можно было находиться, – женщина-матрос успокаивала пассажиров.

Катя в это время пыталась разобраться с документами, которые получила после конференции. Но поняла, что еще немного, и ей тоже станет дурно. Нет, так дело не пойдет – захлопнула папки и, ударяясь обо все стенки, направилась в бар. Там уже собрались многие участники. Доктора вполголоса обсуждали свои проблемы, просто общались. Как-то Валаам всех настроил на душевную волну. Праведную. Куда-то делся разудалый кураж, медсестер тоже было не видать.

Вот ведь интересно: в баре сидели только те, кто вызывал у Катерины уважение. Если же возникли сомнения в душевных качествах человека, то почему-то данная персона в тот вечер в баре не наблюдалась. Татьяны не было, а вот Славик пил чай за барной стойкой. Он тут же подошел к Кате.

– Екатерина Павловна, что вам принести?

– Вячеслав, если можно, чай черный с лимоном.

А ведь он и впрямь симпатичный. До чего же себя довел. Ради чего? Неужели это того стоит? Через какое-то время Славик вернулся с чашкой чая и, стараясь не расплескать, аккуратно поставил перед новой знакомой.

– Вы меня осуждаете?

– А вам есть до этого дело?

Катерина высказалась достаточно грубо и сразу пожалела об этом. Но Славик, видимо, и не ждал ничего другого. Он настолько сам прижился в этом болоте, что Катина реакция ему, по-видимому, показалась естественной. Тогда