Лебедев выполнил для них ряд разнообразных работ. Он участвовал в оформлении детских новогодних календарей, делал рисунки к альманахам, в том числе к сборнику стихов и рассказов о Красной Армии (1942), иллюстрировал рассказ В. Г. Короленко «Без языка» в издании Детгиза (1942) и рассказы А. П. Чехова, выходившие отдельными книжками в Военном издательстве Народного Комиссариата Обороны (1944–1945), и оформил одну из книжек Маршака.

Этот список очень невелик по сравнению с тем, что художник успевал сделать за аналогичные сроки в довоенное время. К тому же почти все названные работы принадлежат к числу так называемых «проходных» и не играют существенной роли в развитии книжной графики Лебедева.

Исключение составляют лишь акварельные иллюстрации к сказке Маршака «Двенадцать месяцев», вышедшей в свет в 1943 году и впоследствии неоднократно переиздававшейся.

А. Д. Чегодаев назвал «Двенадцать месяцев» «…одной из самых ярких книжек военных лет, выпущенных Детгизом в превосходном издании, несмотря ни на какие трудности того времени <…> Эта прекрасная славянская сказка, поэтически перевоплощенная Маршаком и рассказывающая в метафорической, но понятной самым маленьким детям форме о непримиримой борьбе добра со злом, — решена была Лебедевым как нарядное, праздничное зрелище, которое одной уже своей красочностью может внушить убеждение в непобедимости добра и красоты. Эти акварели хорошо показывают, как может сказочная книга для самых маленьких детей воплотить дух своего времени, стать незаметно и тайно настоящей остро политической книгой <…> Лебедев сделал всё для него возможное, чтобы превратить скромную книжку в конденсированный запас радости и уверенности: ведь эту сказку должны были читать дети в осажденном Ленинграде, в городах, только что освобожденных от немецкой оккупации…»[79]

Таким образом, во второй половине 1930-х годов развитие книжной графики Лебедева круто изменило свои пути после редакционной статьи «Правды» и вошло на некоторый — впрочем, не очень продолжительный период — в полосу неуверенных поисков новой художественной формы.

126. Автопортрет. 1939

На первых порах направленность этих исканий, по-видимому, была не вполне ясна самому художнику. Он знал только, что должен работать не так, как работал до сих пор.

В иллюстрациях к очередному варианту «Усатого-полосатого» (1938) и «Живым буквам» (1940) Лебедев существенно перестраивал свою манеру и отказался от приемов живописного рисунка. Но при этом он чувствовал, что жертвует, в сущности, лучшими качествами своего искусства и обрекает себя на неудачи. В самом деле, как уже указывалось, книжные работы конца 1930-х годов не поднимались до уровня прежних достижений художника. Поиски реалистической выразительности пошли вначале по ложному пути. Новым работам недоставало, прежде всего, творческой оригинальности, которая в прошлом неизменно отличала лебедевские рисунки.

127. Полевые цветы. 1946

Акварели к «Двенадцати месяцам» знаменуют начало дальнейшего, более сознательного и целеустремленного этапа творческой перестройки художника.

Глубокие изменения художественных принципов Лебедева, начавшиеся в этой книге и потом продолженные в позднейших работах, затронули не только изобразительную форму, но и предметное содержание иллюстраций. Мотивы пейзажа обрели основную роль в сюжетном решении новых книжных рисунков. Образ природы стал для художника главным средством раскрыть лирическую интонацию иллюстрируемой книги, охарактеризовать ее эмоциональный строй. Впервые возникнув в оформлении «Двенадцати месяцев», эта особенность превратилась впоследствии в существеннейшую черту книжной графики Лебедева. Изменилась и техника, которой пользовался художник. Все его книжные работы, начиная с «Двенадцати месяцев» и кончая иллюстрациями 1960-х годов, выполнены цветной акварелью.

Виртуозно владея этой техникой, Лебедев на новом этапе своего творчества опять обратился к приемам живописного рисунка. Художественная выразительность изображения достигнута напряженными контрастами интенсивно окрашенных темных и светлых поверхностей, внимательной тональной разработкой живописных масс и объемов. Однако в «Двенадцати месяцах», а также и в более поздних акварелях уже почти нет и следов импрессионистического обобщения предметной формы. Каждый предмет, будь то занесенный сугробами домик или обледенелая ветка дерева, бегущая человеческая фигура, корзина с плодами или букет полевых цветов, прорисован в деталях и замкнут отчетливыми силуэтными очертаниями. Всё твердо, всё носит печать законченности и четкости. Только напряженность цветового строя смягчает застылую графику контуров и напоминает о былой, характерной для Лебедева динамике.

Преобладание пейзажно-пространственных мотивов принудило Лебедева изменить и отдельные структурные принципы книжного оформления, которыми художник прежде никогда не поступался.

Правда, он и в новой работе стремился соблюсти привычную гармонию изобразительных и шрифтовых элементов книги и настойчиво старался сохранить специфически-книжную плоскостность композиционных построений. Но в оформлении «Двенадцати месяцев» уже нет бескомпромиссной цельности творческого решения. С прежней системой Лебедев теперь расстался, не заменив ее, в сущности, ничем равноценным. Его пространственные, детально разработанные акварели обнаруживают вполне очевидную тенденцию к станковизму.

Последние годы

Только после окончания Великой Отечественной войны, завершив свою деятельность в «Окнах ТАСС», продолжавшуюся до летних месяцев 1945 года, Лебедев вернулся к систематической и планомерной работе в трех издавна выбранных им сферах искусства: портретной живописи, камерной станковой графике и детской иллюстрированной книге.

Однако это не было возвращением на прежние пути или тем более непосредственным продолжением дела, прерванного войной. В жизни и творчестве Лебедева годы войны образуют рубеж. Судьба снова сделала его очевидцем великих исторических событий, в свете которых он переосмысливал собственную биографию. Впечатления и переживания, испытанные в осажденном Ленинграде и позже в эвакуации, не могли не сказаться на его творческом мышлении, во многом изменив и перестроив отношение к жизни и понимание задач искусства. Произведения послевоенных лет существенно отличаются от того, что Лебедев делал в прошлом. Два последних десятилетия, которые суждено было прожить художнику, составляют особый период, по-своему столь же цельный и замкнутый, какими были в его биографии 1920-е годы. Содержанием последнего периода жизни Лебедева стала новая переоценка всех ценностей и в какой-то мере подведение итогов всему, что он пережил и создал в искусстве.

Трудно проследить, когда начался и как протекал этот сложный внутренний процесс. Лебедев не оставил ни дневников, ни иных письменных свидетельств той напряженной духовной работы, которая совершалась в его сознании, и мы, наверное, никогда не узнаем, какие тяжелые сомнения и тайные разочарования пришлось преодолевать художнику. Судить о его мыслях мы вынуждены лишь по отдельным отрывочным высказываниям, почти по намекам; об этом еще пойдет речь позже. Он был скуп на признания. Но те, кому довелось общаться с Лебедевым в последний период его жизни, не могли не замечать, как изменился душевный облик художника и как обесценились в его глазах целые сферы творчества, еще недавно, казалось, находившиеся в центре его интересов.

К Лебедеву неумолимо приближалась старость, несущая болезни и невознаградимые утраты; новые замыслы, бродившие в сознании художника, уже не