– И что мне там делать?

– Все то же, что вы обычно делаете дома.

– А потом что?

– А потом ложитесь спать и наутро повторите снова.

Мэри Пэт вздыхает:

– Это не жизнь.

– Почему нет? Главное – найти в ней маленькие радости.

Она улыбается, но в глазах тлеет мучительная боль.

– А если ни одной не осталось?

– Вы уверены?

– Можете не сомневаться.

– Тогда найдите новые.

Мэри Пэт опускает голову:

– Негде больше искать.

Бобби поражен тем, как внутри этой женщины уживается нечто безнадежно сломанное и абсолютно несокрушимое. Две сущности, которые не должны сосуществовать. Тот, кто сломлен, не может быть несокрушимым. Несокрушимый не может быть сломлен. Однако вот перед ним Мэри Пэт Феннесси: несокрушимая, но сломленная. И этот парадокс пугает Бобби до чертиков. Ему попадались люди, существующие, по его глубокому убеждению, одной ногой в нашем мире, другой – в потустороннем, подобно шаманам древности. Встретившись с таким, лучше обойти его даже не десятой – двадцатой дорогой, иначе, проваливаясь окончательно, он затащит тебя с собой в этот самый потусторонний мир. А он провалится. Несомненно. Даже к гадалке не ходи.

– Мэри Пэт, – осторожно окликает Бобби, она поднимает голову. – Вам есть с кем поговорить?

– О чем?

– О том, что творится в вашей жизни.

– Вот, с вами разговариваю.

Логично.

– И я вас внимательно слушаю.

Мэри Пэт пристально смотрит на него:

– Но не слышите.

– Чего я не слышу?

В ее глазах снова вспыхивает тот самый нехороший огонек. Она поднимает палец к небу и водит им по кругу.

– Невысказанного.

Бобби пытается подобрать слова для ответа, но в голову ничего не приходит.

Мэри Пэт слезает с капота, открывает дверцу своей развалюхи и садится за руль. Слегка сдав назад, она отъезжает, даже не глядя, отошел Бобби с дороги или нет.

Глава 17

Через несколько часов он ужинает с Кармен Дэвенпорт в немецком ресторане «Якоб Вирт» в театральном районе. Выбор Бобби пал на него как на достаточно презентабельный для двух госслужащих, но при этом не настолько, чтобы для оплаты счета пришлось брать кредит. Мыслями Бобби, впрочем, постоянно возвращается к тому непонятному разговору с Мэри Пэт Феннесси: не самый подходящий настрой для первого за десять месяцев свидания. И все же он никак не может перестать думать о пальце, направленном на небо, и «неумении слышать невысказанное».

Что за, на хрен, невысказанное такое?

– Ну, выкладывай, – говорит Кармен.

– Ты о чем?

– О том, что тебя тревожит.

– Может, я просто волнуюсь.

– М-м-м… Не-а. – Она кладет салфетку на колени и поправляет под собой стул. – Ты не здесь, не в этом ресторане. Не со мной. А я, между прочим, сегодня красивая.

На ней белая блузка-крестьянка, джинсовая юбка и ботфорты того же цвета, что красное дерево, из которого сделана барная стойка. Светлые волосы дугой спадают на глаза – не так, как в вечер их повторного знакомства, – и украшений больше: серебряное колье и серебряный браслет на левом запястье, а также тонкие серьги-кольца из белого золота. Ее зеленые глаза невероятно светлые, почти прозрачные. Бобби отчего-то кажется, что они просвечивают его насквозь.

Он говорит Кармен, что она очень красивая.

– Ну наконец-то… Ладно, прекращай юлить; о чем задумался?

– О тебе.

Она со смешком показывает Бобби средний палец.

– Поверь, лучше тебе сейчас рассказать начистоту, что тебя беспокоит, чем весь вечер вот так озабоченно сидеть, пока я не психану и не уйду.

Официантка приносит напитки – красное вино для Кармен и разливное пиво для Бобби, – и они поднимают бокалы за первое свидание.

Он рассказывает ей об Огги Уильямсоне и свидетелях, которые видели, как четверо подростков гонят его на платформу. О том, как труп Огги нашли на путях следующим утром. О том, что в подростках опознали двух девушек и двух парней из Южки. О том, что двоих удалось вызвать на допрос, но явились оплаченные Марти Батлером адвокаты и забрали их.

– А оставшиеся двое? – спрашивает Кармен.

– Один – крепкий орешек; самый, пожалуй, тяжелый случай из четырех. У Марти с ним личная связь, так что он точно ничего не скажет.

– А вторая девушка?

– Никто не знает, где она.

– Мертва?

– Поговаривают, смоталась во Флориду.

– Но сам ты как будто в это не веришь.

– Кое-что не сходится, да, – признается он. – Не понимаю, чем она так выделяется из всей четверки. Это-то и сбивает с толку.

Кармен задумчиво отпивает вина и смотрит Бобби прямо в глаза. Ему так это нравится, что он немедленно хочет куда-нибудь спрятаться. Фамильная черта Койнов: чувствуешь приближение счастья – беги. Потому что после счастья всегда наступает боль.

«Спасибо, мама. Спасибо, папа, – думает Бобби. – Такое вот отношение к жизни привили. Воспитатели хреновы…»

– Однако эта девочка может быть свидетельницей убийства, – говорит Кармен.

– Или причастна к нему.

– Необязательно. – Она многозначительно приподнимает брови. – Может, просто присутствовала рядом, а затем у нее не вовремя проснулась совесть…

– Мысль интересная, – признаёт Бобби, и перед внутренним взором снова возникает лицо Мэри Пэт: лихорадочно горящие глаза, в которых мимолетно вспыхивает отчаяние и боль.

«Невысказанное».

– У тебя дети есть? – спрашивает он у Кармен.

– Да, сын. Он уже в колледже. Сумела поставить его на ноги до окончания школы, прежде чем все пошло наперекосяк. Единственное, что я не пустила коту под хвост.

Бобби снова смеривает ее оценивающим взглядом.

– Ты что, родила еще в старших классах?

– Посмотрите, какой мастер комплиментов, – улыбается она. – Нет, Бобби, я родила в девятнадцать. Когда закончила школу. Сыну сейчас тоже девятнадцать, дальше сам посчитаешь.

Бобби ахает в притворном ужасе:

– Так ты на четыре года меня старше!

– Да, но сохранилась явно получше.

Бобби не помнит, когда в последний раз смеялся столь непринужденно. Через мгновение Кармен присоединяется. Она берет его за руку и плавно водит большим пальцем по центру ладони.

– Может, закажем чего-нибудь? – предлагает она.

– Да, конечно.

Но звать официантку они не торопятся. Просто сидят и изучают друг друга.

– А у тебя есть дети? – спрашивает Кармен.

– Тоже сын. Ему девять. Живет с матерью, приезжает ко мне на выходные.

– Хорошо, тогда спрошу: как бы ты поступил, если б твоему ребенку причинили вред, а полиция лишь развела бы руками?

Бобби сразу же представляет себе Брендана, его открытый взгляд и улыбку, его добродушное желание, чтобы все вокруг были счастливы. Это желание одновременно трогает и пугает. Если мир ранит его – серьезно ранит, – сумеет ли Бобби остаться целым?

– Даже не знаю… – говорит он. – Нет, конечно, я знаю, что захочу сделать, но я,