копы спешно отводят Тедди к зданию имени его брата. Отчего-то спина пиджака у него вся в белых разводах, как будто его обгадила стая голубей. Не сразу Мэри Пэт понимает, что это не птичий помет.

Это слюна.

Толпа оплевывает младшего Кеннеди.

Мэри Пэт становится нехорошо. Хочется вразумить земляков, спросить их: «Есть ли черта, за которую мы не заступим? Или всё, границ больше нет?»

Народ продолжает плевать в сенатора, пока телохранители не заводят его в здание. Вестибюль застеклен, так что видно, как Тедди ведут к лифту. На этом всем бы и успокоиться, но не тут-то было. Оконная секция размером с кабину грузовика разлетается вдребезги.

Раздается одобрительный рев. Радостные выкрики картечью пронзают воздух.

Полдесятка полицейских выбегают навстречу толпе с края площади. Это напоминает особо рьяным, что всего в квартале отсюда находится полицейский участок, поэтому к зданию никто не рвется. Копы не размахивают дубинками и вообще ведут себя сдержанно: просто выставляют вперед руки, вынуждая демонстрантов отступить на несколько шагов. При этом они постоянно говорят что-то в духе «успокойтесь, успокойтесь» и «да, да, мы всё понимаем», словно обращаются к закатившему истерику ребенку.

Народ тем временем продолжает бесноваться – глоток сто выкрикивают ругательства в адрес судьи Гэррити и младшего Кеннеди, а также скандируют «Только через наш труп!», но разбитым стеклом и плевками буйство ограничивается.

– Что ж, нас услышали, – обращается Кэрол к остальным «юбабкам». – Вот теперь-то нас точно услышали!

К ним с недовольной миной подходит Сесилия, дочь Джойс О’Халлоран. Лицом она в мать: такие же острые скулы, тонкие губы, отсутствующий подбородок. Глаза красные от недавних слез. Мать замечает ее, но особо не приглядывается.

– Посмотрите-ка, кто приперся, – весело произносит она.

– Ты с-слышишь? – срывающимся от плача голосом спрашивает Сесилия, указывая на толпу.

Джойс закуривает и смотрит в упор на свое непутевое дитя.

– Что я должна услышать?

– Вот это.

Теперь Мэри Пэт тоже прислушивается. Поначалу звучали разрозненные выкрики: «До-лой!», «Позор диктаторам!», «Южка не пойдет», – теперь же толпа в унисон скандирует:

– Ниг-ге-ры от-стой! Ниг-ге-ры от-стой! Ниг-ге-ры от-стой!

– Все равно не понимаю, о чем ты, – говорит Джойс.

– Ты что, не слышишь? – удивленно выпучив глаза, произносит девушка.

Ее мать поджимает и без того тонкие губы и выдыхает сигаретный дым перед собой.

– Я много чего слышу. Например, как народ ржет над твоей хипповой футболкой, сквозь которую соски просвечивают. Вот сходи в ней в школу к цветным на следующей неделе. Расскажешь потом, как ощущения.

– Я, ма, не боюсь идти в школу Роксбери. Мы, дети, не раздуваем вокруг этого пожар; это вы, родители, раздуваете. А у нас все нормально.

– Лифчик надень, – говорит Джойс и на этот раз выдыхает дым дочери прямо в лицо.

Лицо Сесилии мертвеет. На скулах играют желваки, в глазах лед.

– Я-то надену, мне нетрудно. А ты сможешь перестать быть такой дурой?

Мать с размаху отвешивает дочери увесистую оплеуху. Джойс О’Халлоран баба крупная, и миниатюрная Сесилия от удара падает на землю. Она пытается встать, но мать хватает ее за волосы, оттягивает голову и снова замахивается. Мэри Пэт успевает повиснуть на занесенной для удара руке.

Она смотрит Джойс прямо в глаза. Теперь в них пылает двойная порция гнева: и на Сесилию, и на Мэри Пэт.

– Так, всё, хватит, – говорит Мэри Пэт.

Сесилия у нее за спиной поднимается на ноги.

Мэри Пэт отпускает Джойс, которая продолжает прожигать ее взглядом. Остальные «сестрицы-юбабки» замерли в шоке.

– Отойди, Мэри Пэт, – цедит Джойс.

Та мотает головой.

– Отойди! – повышает голос Кэрол.

– Отойди! – визжит Морин.

– Я сама разберусь, как мне воспитывать ребенка, – задыхается от гнева Джойс.

Мэри Пэт снова мотает головой.

– А ну пошла прочь! – кричит Ханна Спотчницки.

– Никто эту девочку пальцем не тронет, – заявляет Мэри Пэт.

Джойс кидается на нее – и тут же напарывается солнечным сплетением на кулак. Рухнув набок, она лежит на земле, не в силах вдохнуть добрых десять секунд.

Три «сестрицы-юбабки» – Ханна, Кэрол и Морин – нападают одновременно. Они, конечно, считают себя крутыми: все ведь из Южки и годами держали в страхе мужей с детьми. Но одно дело родиться и вырасти в Южке, и совсем другое – в трущобах Коммонуэлса.

Вжав голову в плечи, Мэри Пэт по-бычьи подается вперед и бьет без разбору тех, кто попадает под руку. Причем не просто бьет, а рвет, царапает, сжимает. В последний раз в такой чисто уличной потасовке она участвовала старшеклассницей, когда три девчонки из Олд-Колони решили устроить ей темную. Дерется Мэри Пэт грязно: выдирает серьги, бьет в промежность, дергает за болтающиеся груди так, будто корову доит. Отдавливает лодыжки, пинает по коленям, кусает пальцы, которые метят ей в глаза. У нее самой уже выдрано несколько клоков волос и расцарапано лицо. Но очень скоро все три противницы стонут, лежа на земле, а Мэри Пэт стоит на ногах – никому так и не удалось ее повалить – и утирает заливающую глаза кровь.

Она оглядывается в поисках Сесилии, но девчонки и след простыл. Норин с Патти стоят с поднятыми руками – мол, нас не тронь. Обе ошарашены и возмущены.

Мэри Пэт снова поворачивается к жертвам, которые кто сидит, кто валяется на асфальте среди клочков одежды, пластиковых флажков, кровавых пятен и раздавленных чайных пакетиков. Кэрол дует на сбитые пальцы и смотрит на Мэри Пэт с тупой ненавистью, а кожа вокруг ее правого глаза уже наливается серо-синим цветом. Она не сразу подбирает слова, но в итоге изрекает, будто приговор:

– Всё, для нас ты мертва. И как только остальные узнают о твоей выходке, ты будешь мертва для всей Южки.

Мэри Пэт пожимает плечами – что тут скажешь? – и, развернувшись, уходит через толпу. Никто ей дорогу не заступает.

Глава 15

Первая мысль Мэри Пэт по возвращении домой: пока она была на митинге, ее квартиру обнесли. Все выглядит каким-то чужим. Или она непостижимым образом умудрилась попасть в чужое жилище? Планировка та же, да, но на кухне чисто, полы вымыты, пепельницы опустошены. Ни пивных банок, ни грязных стаканов, ни коробок из-под пиццы.

И тут до нее доходит…

«Эти сучки убрались у меня дома».

Не потому ли она с таким наслаждением выбивала из них дурь?

Очень может быть. Вполне.

Она идет по коридору в ванную, наклоняется над раковиной и смотрится в зеркало. Под левым глазом набухает фингал, на лбу следы ногтей (неглубокие), на шее – царапина (очень глубокая, аж воротник блузки пропитался кровью), верхняя губа распухла. Жаль,