Шрифт:
Закладка:
– Сколько всего народа ожидается? – спрашивает Мэри Пэт у спутниц.
– Тыщи полторы, а то и больше, – отвечает Кэрол.
Автобус подъезжает к обочине, и все выходят. Водитель выдает каждой еще по пакетику.
Открыв заднюю дверь, женщины разбирают таблички. Мэри Пэт попадается с надписью «Долой Судейский Произвол». Следующей женщине достается «Бостон Атакован Судом». Мэри Пэт немного завидует: этот акроним вышел осмысленным.
Пройдя по ступенькам сбоку от здания мэрии, они выходят на площадь. Облака разошлись, и солнце, паляще-яркое, тут же принимается жечь Мэри Пэт загривок. Вся процессия, одолевающая лестницу – столь густая, что Мэри Пэт с товарками всего лишь капля в людском море, – истекает по́том, а у кого-то лица уже стали пунцовыми от жары. И всюду знамена: флаги американские, флаги ирландские, палки с полотнищами, на которых красуются названия районов – в основном Южка, но также Дорчестер, Хайд-Парк, Чарльзтаун и Восточный Бостон. На середине подъема толпа принимается скандировать Клятву верности флагу. Приходится признать, что здорово кричать в один голос со всеми, особенно к концу, когда рев нарастает, и последние слова становятся хлесткими громогласными выкриками: «…Свободой! И! Справедливостью! Для! Всех!»
Мэри Пэт уже подозревает, что пришедших явно не полторы тысячи, а поднявшись до самого верха лестницы, откуда толпа начинает растекаться по площади, она с удивлением видит тысячи и тысячи людей – все девять, если не десять. И конца-края толпе нет.
Кэрол подводит их отряд к фонтану, и женщины кидают свои пакетики к сотням других. Вода уже окрасилась в ржаво-бурый цвет, но Мэри Пэт опять задается вопросом, поймет ли кто-то скрытый смысл. Она прямо видит, как какой-нибудь пожилой патрульный смотрит на это все чуть позже и думает про себя: «Вот придурки, неужели не знают, что чай надо заваривать в кипятке?»
На относительно безопасном расстоянии, через улицу на другой стороне площади, у здания номер три, Мэри Пэт замечает контрдемонстрантов. В основном это хиппи – нечесаные белые, прожигающие родительские денежки, – но также несколько чернокожих в национальных рубахах-дашики и с вызывающими афро, а еще группка мужчин и женщин рабочего вида вроде самой Мэри Пэт и ее окружения: ирландцы, итальянцы, поляки. Их немного, но они все равно пришли, причем тоже с табличками – в духе «Положим Конец Сегрегации» (и здесь звучного акронима не получилось) и «Образование – всеобщее право». Среди «оппозиции» Мэри Пэт с изумлением узнает пожилую миссис Уолш из Олд-Колони, старика Тайрона Фолана с Бакстер-стрит и семейство Кроули с Эм-стрит в полном составе.
Разглядеть еще кого-нибудь она не успевает: людское море, направляемое какой-то невидимой Полярной звездой, приносит ее ближе к помосту, не доходя, может, десяти шагов. Здесь контрдемонстрантов нет – да и кто бы осмелился? – а есть колонны в сотни шеренг, причем не только из Южки, белого Дорчестера, Хайд-Парка, Чарльзтауна и Восточного Бостона, но и вообще со всего города: из Ревира, Эверетта, Молдена, Челси, Рослиндейла, за исключением (естественно) Маттапана, Роксбери и полностью обжитых черными кварталов Дорчестера. В ходе так называемой первой фазы, которая начнется уже менее чем через две недели, десегрегации подвергнутся пятьдесят девять государственных школ из двухсот. А в течение двух лет схема охватит оставшиеся учебные заведения. Понятно, откуда столько народа: проблема в конечном счете коснется всех и каждого.
Открывают митинг члены Бостонского школьного комитета, из тех, кто наиболее отчаянно вот уже почти десять лет боролся за то, чтобы в школах все оставалось по-прежнему. Первой берет слово Ширли Брэкин из дорчестерского прихода Святого Уильяма. В целом она просто повторяет то, что всем и без нее хорошо известно: никто из выступающих за десегрегацию школ в таком уродском варианте, как басинг, не живет в тех районах, которых коснутся изменения; их собственные дети ходят в частные школы; их дома – у белых, по крайней мере, – не находятся в смешанных районах (поскольку смешанных районов в Бостоне, по сути, и нет).
Следующей выступает Джеральдина Гаффи из прихода Святого Августина в Южном Бостоне. Она клянет грядущее разрушение их уклада жизни: Южка – это как деревня, где все друг друга знают, потому что росли вместе, учились в одной школе, играли на одних площадках и в одних спортивных лигах, а родители, бабушки и дедушки так хорошо знакомы, что если какой-то ребенок хулиганил, чужой взрослый имел полное право отругать его или дать подзатыльник.
– Они утверждают, будто от этого район станет лучше, – говорит Джеральдина Гаффи и ждет, пока не утихнут гневные вопли. – Будто мы попадем в приторно-добрую сказочную страну, где все детишки, белые и цветные, станут друзьями. Но нет, наши дети, как и чернокожие, будут каждый вечер возвращаться к себе домой, к своим друзьям, к своим семьям. Они не передружатся, а останутся лишь одноклассниками. Но кто подумал, что случится с нашими традициями, нашим укладом, нашим ощущением спокойствия и безопасности? Кто нам их вернет? Нельзя вернуть то, что утрачено навсегда. И ведь все это исчезнет вместе с первым автобусом, который поедет в направлении нашей школы!
Толпа самозабвенно захлебывается воинственным ревом. Сколько Мэри Пэт ни озирается, она не может окинуть взглядом всех. Она в самом центре площади, а народу так много, что за ним не видно даже окружающих площадь улиц.
Мэри Пэт чувствует злость и возмущение множества людей и с удивлением понимает, что чувствует то же самое. Впервые с того момента, как она открыла саквояж с деньгами и ей стало все ясно, она наконец что-то почувствовала. Ей казалось, что, лишившись дочери, она лишилась всего. В каком-то смысле так и есть, но нельзя забывать, что ее образ жизни никуда не делся. Остался район, соседи, их община. А социоинженеры и богатенькие либералы хотят разрушить все это до основания. Хотят лишить ее образа жизни – единственного, что она знает, и единственного, за что она еще готова бороться.
И вот выходит третий спикер – Майк Дауд из прихода церкви Крови Христовой в Хайд-Парке. Он едва успевает произнести пару фраз, как его голос тонет в реве толпы. Он дожидается,
