йодной настойкой и бензином, всыпает туда порошок, встряхивает его и ставит перед Любой. Люба, стараясь не выдать своей растерянности, некоторое время смотрит на флакон, потом спохватывается и с легким пренебрежением в голосе произносит: «И что?» Легким пренебрежением пронизан каждый ее жест, она знает, что этот мир на каждом шагу требует, чтобы на него наложили узду, иначе он рассыплется, как пачка фотографий, которую отец в соседней комнате сгреб с книжных полок. «Йод вступил в реакцию с медью, вот — получился йодид меди». (Классные фотографии матери рассыпались по полу, лица детей под ногами отца, а вот и Михал Михалыч на снимке прошлогоднего выпускного класса насмешливо щурится...) «И зачем это нужно?» — презрительно спрашивает Люба. Таня молчит, Герман чувствует ее теплые зрачки на своих веках. «Химик велел всем с-сделать дома опыт». Сказав это, Герман слегка краснеет, и Люба замечает это. «Михал Михалыч?» — громко спрашивает она. (Отец за стеной вонзает каблук в ухмыляющегося Михал Михалыча, грозно хмурит брови... Рыбы, угрожая, раздвигают плавники и поднимают шипы. Обезьяны скалят зубы. Кобра раздувает капюшон. Вараны встают на задние лапы. Мраморные лягушки раздуваются.) Герман краснеет еще больше. «А ведь правда, — вдруг покладисто произносит Люба и ставит свой стул ближе к Герману. — Тань, чего стоишь, садись». Выдвигает ногой табуретку из-под стола. (У Михал Михалыча перебит нос, вытекли оба глаза, смяты лицевые кости...) Люба энергично трясет флаконом, как градусником. «И правда, порошок растворился, смотри, Тань». — «Это явление называется экстракцией, — объясняет Герман, — с-с его помощью извлекают масло из с-семян подсолнечника». (Отец кладет покореженный снимок на стол, в основание пирамиды из макулатуры.) «Все-то ты знаешь, — певучим голосом говорит Люба. — Гер, раз уж ты при нас сделал опыт, мы с Таней скажем химику, что все вместе, втроем его делали, ладно?» — «А с-соврать слабо?» — «Ты ж его знаешь, станет там расспрашивать про всякие подробности... Так чего ты сюда налил?..» (На стол поверх снимка со стуком ложится какая-то тяжелая книга. «Книга о вкусной и здоровой пище», догадывается Герман, тетя Таля подарила ее маме на свадьбу. О вкусной и здоровой. Распятые в панировочных сухарях цыплята, молочные поросята тычутся мертвыми мордочками в край блюд, рагу из телятины в винном соусе, все самый нежный возраст на самый утонченный вкус... У прямостоящего вида вдруг сильно возросла доля мяса в питании. На каменных орудиях обнаружены следы разделки туш животных. Анализ костей зверушек, сохранивших следы обработки, показал, что это были кости падали. Прямостоящие были трупоедами, как гиены, шакалы, марабу и грифы. Благодаря мясу у них сильно развилось одно из полушарий мозга, появилось абстрактное мышление. Правда, асимметрия полушарий наблюдается и у глупой канарейки, объясняемая ее способностью к имитации звуков.) Герман перечисляет компоненты.

«Как интересно», — подает голос и Таня. Она смутно чувствует, что есть какая-то связь между помятой манишкой Эльвиры Евгеньевны и энергичным топотом Гериного отца в соседней комнате. Что весь белый свет соткан из снующих, как ткацкий уток, связей, развивающих абстрактное мышление, соединяющих разновременные и разнородные явления, например, выход Леонова в открытый космос с выводом американских войск из Вьетнама, ввод советских войск в Чехословакию с появлением в поселковой школе Михал Михалыча и Эльвиры Евгеньевны, произошедшем, правда, в результате какой-то истории, которую преподает Герина мать. Захватывающие связи проносятся по земной коре как сейсмические волны, цепляя волокна парок.

«А это что?» — совсем миролюбиво спрашивает Люба, тыча пальцем в карту Северного Ледовитого океана, висящую над столом. «Карта», — скупо отвечает Герман. «Нет, вот эти черточки?» Герман знает, что Любе неинтересна его карта, она спрашивает, чтобы усыпить его бдительность и поймать на живом и непосредственном жесте, слове. «Маршруты различных полярных экспедиций». — «Да-а? А зачем тебе?» — «Интересно». — «Надо же. А эта длинная черта — что за маршрут?» — «“С-сибирякова”», — сердито отвечает Герман. Люба не останавливается. «А почему сначала сплошная линия, а потом прерывистая?» — «Прерывистая линия означает дрейф “С-сибирякова”», — отрывисто говорит Герман.

На пороге комнаты возникает торжествующий отец. Он уже упаковал вкусную и здоровую с разбитым в кровь лицом учителя химии (директору тоже досталось), художественные открытки со старыми учебниками истории, в которых петитом набрано, что Екатерина переписывалась с Вольтером. Люба почти испуганно смотрит на отца: нет, нет, у нас есть мешочки, зачем нам ваша красивая сумочка, ее, наверное, Александра Петровна сшила? Таня подставляет мешочек, Люба берется за углы пестрой сумки... Сколько лишних движений! Чтобы раздолбить сосновую шишку, дятлу требуется 700 ударов. Герман выхватывает из мешка здоровую пищу, кости трупов, хрящики нежного возраста: «Это мамина книга». Отец ухмыляется и разводит руками. Он всех приглашает посмеяться вместе с ним. «Это книга для бо-ольших богатеев! Нам, простым людям, картошечки бы с селедочкой. Только место занимает, на которое можно поставить «Войну...», например, «...и мир», правда, девчата?» — «А открытки! — восклицает Таня. — Мы всем классом собирали их для Александры Петровны». Среди открыток смятая фотография. Люба смотрит на нее и молча сует во вкусную и богатую пищу. «Вы так ничего себе не возьмете», — замечает отец. «Нет, почему же, вот учебники возьмем, Александра Петровна все равно ими не пользуется, у нее свой материал. Да и они ужасно старые...» Старые. Никакой связи между казнью Людовика Шестнадцатого в 1793-м и созданием ВЧК в 1917-м. «Берите, берите», — отец делает широкий жест рукой и опрокидывает флакон с заданием Михал Михалыча. Люба быстро находит совок и веник, заметает осколки стекла. «Извини, сынок, я не нарочно», — врет отец. Люба дергает Таню за рукав. «Спасибо вам. Мы пошли». По комнатам словно смерч пронесся: красноватая лужа на полу, рассыпанные открытки, грудой книг завален стол. Сцена сыграна. Отец молча уходит в свою конуру.

Как защититься собакоголовым обезьянам от леопарда, льва и гиеновых собак? Они должны создать прочную организацию, чтобы дать отпор внешнему врагу. Но как же им сорганизоваться, когда известно, что обезьяньи союзы непрочны, они то и дело предают друг друга, строят козни, отбивают один у другого самок. Нет, не создать бы им сложного иерархического общества, если бы не могучий инстинкт! Одна обезьяна, как правило, не самая умная и не самая сильная, но наиболее догадливая хватает какой-либо незнакомый предмет, к которому более осторожные обезьяны не рискуют приблизиться, например пустую канистру, и начинает бить в нее, как в барабан. Или старается занять высокое место — кочку, пень. Если какая-то из обезьян