15 марта он пишет ей же:

«Я только что вернулся от Жорж Санд, которая не видала и не слышала ничего об Адаме Ржевусском. Я её допрашивал и выпытывал с величайшей настойчивостью, а так как вот уже три года, что Шопен, пианист, состоит ее другом, то вы легко поймете, что знаменитый поляк, который отлично помнит Леонтия и его брата Витольда, знал бы, что такое ваш милый Адам. К тому же, Гжимала – возлюбленный З..., и Гуровский, и все поляки, которыми она напичкана, уже знали бы, что Адам – это Адам Ржевусский. Сделайте вид, что вы ничего этого не знаете, ибо вы знаете, что мужчины ужасны в вопросах самолюбия, и вы мне нажили бы врага.

В прошлом году Жорж Санд не уезжала из Парижа. Она живет на улице Пигаль, 16, в глубине сада, над сараями и конюшнями дома, выходящего на улицу. У нее столовая, в которой мебель из резного дуба. Ее маленькая гостиная светло-коричневого цвета, а гостиная, где она принимает, полна великолепных китайских ваз, наполненных цветами. Жардиньерка всегда полна цветов; мебель же тут зеленая; еще тут поставец, полный редкостей, картины Делакруа и собственный ее портрет, рисованный Каламаттой. Спросите-ка вашего брата, видел ли он все эти вещи, которые бросаются в глаза и которых нельзя не заметить. Фортепьяно великолепное, оно прямое, четырехугольное, из палисандрового дерева. Кроме того, Шопен тут постоянно. Она курит только папироски, и ничего больше. Она встает только к 4 часам: в четыре часа Шопен уже прекращает свои уроки. К ней надо подняться по лесенке, вроде мельничной прямой и крутой. Ее спальная – коричневая, а постель ее – два матраса прямо на полу, по-турецки. Ecco, contessa! У нее маленькие, маленькие детские ручки. Наконец, портрет возлюбленного За....й, в виде польского каштеляна, висит в столовой, сделан он до колен, и ничто так не поражает. Если ваш брат из всего этого выпутается, тогда вы узнаете истину. Не дайте надуть себя! О, путешественники!»...[157]

Гутман, один из любимейших учеников Шопена, в своих Воспоминаниях, приведенных Бернардом Ставеновым,[158] тоже говорит, но не так определенно и не в таких художнически-точных и ярких выражениях о том, что в оригинально убранной маленькой гостиной была старинная мебель, а в комнате Жорж Санд – темно-коричневый ковер, покрывавший весь пол; стены были завешаны темно-коричневым репсом[159] и прекрасными картинами, мебель из темного резного дуба; кресла, обитые коричневым бархатом, и большая, квадратная низкая кровать, покрытая персидским ковром.

В одном из неизданных писем Полины Виардо, относящемся до времени ее свадебного путешествия в Италию, она тоже вспоминает о «темном, романтическом будуаре» Жорж Санд.

И вот в этой изящной маленькой квартире Жорж Санд безвыездно прожила с семьей с октября 1839 по весну 1841 г., а затем возвращалась в нее после летних месяцев, проводимых в Ногане, на зимы 1841 и 1842 гг., пока в ноябре 1842 не покинула ее окончательно.

Жизнь и труд так и кипели в этих уютных стенах. К Морису и Соланж приходили многочисленные преподаватели обоего пола. В свободные часы молодежь бегала и играла в саду, причем их общество составляли: дальняя родственница Жорж Санд, молоденькая Огюстина Бро, которую впоследствии она почти удочерила, сын ее сестры Оскар Казамажу и дети ее новой приятельницы госпожи Орибо. Кроме того, Морис начал серьезно заниматься живописью и вскоре поступил в мастерскую знаменитого Эжена Делакруа, большого друга Шопена, а подрастающая красавица Соланж брала уроки музыки у Шопена, а в остальное время, от избытка сил и досуга, капризничала, командовала братом и другими сверстниками и целые часы проводила перед зеркалом.

Она начала все более и более проявлять такое упрямство, резонерство, лень и умение настаивать на своем нежелании подчиняться каким бы то ни было требованиям домашних воспитателей, что через год Жорж Санд пришлось отказаться от мысли продолжать ее воспитание дома, и Соланж отдали – как мы уже упоминали в 1 томе – сначала в пансион госпожи Мартен, где дело не пошло на лад, а затем и в пансион г. Басканс, оказавшегося прекрасным педагогом и чрезвычайно умным человеком, сумевшим настолько заинтересовать разными научными предметами капризную и упрямую девочку, которая ничему не хотела учиться, не только дать пищу ее пытливому уму и развить ее способности в том направлении, в каком они поддавались некоторому усовершенствованию, но еще и внушить ей чисто дочернюю привязанность и доверие к себе на всю ее последующую жизнь. История отношений Соланж с семьей Басканс изложена чрезвычайно интересно и с исторической точностью и верностью[160] в очень мило написанной книжке д’Эйльи (псевдоним Эдмона Пуансо) «La fille de George Sand». Там перепечатано также много писем самой Соланж и Жорж Санд, не вошедших в ее «Корреспонденцию» и впервые помещавшихся г. д’Эйльи в издававшемся им журнале «Gasette anecdotique» (1876, 1881 и 1888 г.) и в «Revue des Revues» (1899). Но в пансион Соланж поступила лишь в 1840-41 г., а зимой 1839-40 г. она, как сказано, училась и резвилась дома.

Шопен в это время давал уроки в своем павильоне, а Жорж Санд отдыхала от ночного писания. Вечером же все сходились вместе у Жорж Санд, обедали, а потом, сидя вокруг камина, читали, музицировали, рисовали, и редкий вечер, что к ним не заглядывал кто-нибудь из их парижских, беррийских, а то так и чужеземных друзей, знакомых, поклонников или просто любопытных.

И сколько мы опять – как в те годы, что Жорж Санд проводила зиму в своей мансарде на набережной, или в Hôtel de France, – сколько мы опять встречаем знаменитых имен в числе посетителей ее гостиной! Но теперь, благодаря Шопену, круг ее знакомств еще очень расширился – и в двух совершенно различных направлениях: чисто-артистическом и светски-аристократическом.

После целого года отсутствия в Париже Шопен являлся притягательной силой и центром для всего, что было тонко-художественного, музыкального и поэтического в тогдашнем Париже, и в его маленькой гостиной постоянно встречались то порознь, то за раз: Мицкевич и Немцевич, Гейне и Делакруа, польский музыкант Новаковский, Солива и Алькан, Мейербеер и Дессауэр, Франкомм, Мошелес и только что блеснувшая на артистическом небосклоне восходящая звезда первой величины Полина Гарсия, будущая Виардо. Постоянно его окружали и старые друзья – Фонтана, Гжимала, Водзинский, Матушинский и Плейель с дочерью, и ближайшие ученики и ученицы: маленький, чрезвычайно талантливый и рано умерший венгерец Фильтч, француженка M-lle де