«Она живет уединенно. Она посвящает свою жизнь уходу за много лет уже больным композитором Шопеном. Она боится навязчивости того любопытства, которое видит в ней не закон прекрасной природы, а лишь исключение. А окончательно недоверчиво она относится к туристам. Ее карикатурно изображали на показ всему свету; ее тайны, ее доверие не чтили свято; ее просили об аудиенциях, а потом низводили ее в такие сферы, где мы все лишь человеки; ее выдавали злословию путевых заметок. И, тем не менее, меня тянуло к ней. Хотя бы мне увидеть ту обстановку, среди которой она действует, хотя бы узнать, куда падают ее взоры, когда, утомленная своей умственной работой, она открывает окно, чтобы освежить грудь воздухом!

Меня потянуло хоть взглянуть на ее квартиру. Улица Пигаль, 16 совсем близко от меня! Недалеко от Notre Dame de Lorette. Иду. Вблизи улицы Пигаль Париж принимает новый вид. Тут я увидел, что даже в Париже можно иметь дачи с садами. Мимо rue des Martyrs по улице Fontaine, где виллы образуют премилую маленькую площадь в итальянском вкусе и где живет Тьер, и налево на улицу Пигалль. № 20, 18, 16 – № 16! Сердце мое забилась. Большой каменный новый дом. Сзади сад, это я хорошо увидел. Но дом заперт. Задвижка, запирающая тайну. Стена, мешающая увидеть даже жалюзи ее комнат! Но тут я увидел на дверях холодного каменного дома: «Сдается маленькая квартира для холостого». Я позвоню! Я разыграю маленькую комедию:

– Здесь сдаются комнаты?

– За 200 франков, – сказала консьержка.

– Где она находится?

– В антресоле (по нашему – на втором).

– Выходит на ту сторону?

– Нет, сюда, сударь.

Это было уже неудачно. Я увидел в открытые ворота маленький садик, и на заднем плане – павильон, в котором живет Жорж Санд.

– Хотите вы видеть комнату?

– Покажите мне ее.

Таким образом, я могу дольше остаться и обозреть место, где написан «Спиридион», «Путешествие по Франции», а может быть, и «Мопра».

Консьержка пошла наверх.

– Вот комната, сударь.

Она была просторна, заново отделана, без мебели, низка, довольно дешева для 200 франков, но она выходила окнами сюда, на солнечную улицу, а не туда, в тень сада! Когда добродушные люди нанимают и хотят холодное “нет” сказать в более обнадеживающей форме тем бедным людям, которые ждут, пока они найдут себе что-нибудь подходящее, – они говорят: «Я еще зайду».

– Я еще зайду, сударыня.

Повернувшись уже к двери, я спросил:

– Не здесь ли живет Жорж Санд?

– В павильоне, сударь.

Жить вблизи Жорж Санд – за это стоит платить 200 фр.

– Позвольте мне посмотреть сад.

Я сошел вниз и взглянул в маленький сад. Несколько вязов, несколько лип, три или четыре клумбы, наполовину приготовленные к весне. Уголок этот, который скоро оденется зеленью, невелик, но рядом лежит несколько таких уголков, так что получается открытый широкий вид. Тамошние птицы прилетают на здешние деревья. Здешняя сирень наполняет ароматом тамошний воздух. Та гусеница, которая родилась вон в том, третьем садике, может сделаться куколкой в соседнем, и бабочкой здесь, – в садике Жорж Санд. Получается как бы мозаичный уголок природы из этих кусочков, прекрасная местность, сложившаяся по способу Фурье, природная фаланстера. А я вижу, что в Париже все-таки есть местечки, где если и не сделаешься поэтом, то хоть можешь остаться им, если ты уже поэт.

Консьержка вполне поняла интерес, который возбуждало во мне это местечко, и не мешала мне оставаться подольше в саду. Жалюзи были опущены. Там обитало больное сердце. Среди парижской толкотни такое тихое местечко, где можно любить, создавать, сочинять и презирать весь свет. Да, великое дело – нравственная сила человека, когда природа ее поддерживает. Пред лицом гор, пред лицом моря, даже в шелестящей тени нескольких старых лип, сквозь которые ласково светит месяц, – больше дерзости, чем в салоне, где царствует злословие. Я представил себе этот идиллический уголок в звездную ночь, или весь в цветах весной, и понял дух, который веет в писаниях этой замечательной женщины. Я понял ее мужество бороться против приговоров света. Я понял, что бывает близость божества, которая заставляет нас забыть об отсутствии людей.

Я смотрел вокруг, глубоко потрясенный в душе своей. Я чувствовал, что даже те, кто не любит, преследует Жорж Санд – и они почтили бы эту торжественную тишину, ее окружающую. Но что для них было бы делом одного любопытства, то было для меня предметом душевного благоговения...»

Ломени, известный критик, издававший в те годы ряд монографий замечательных людей под скромным заглавием «О знаменитых современниках – ничтожный человек»,[155] интервью которого с Жорж Санд мы приводим ниже,[156] попал на улицу Пигаль несколько ранее Гуцкова, по всей вероятности, зимой 1840-41 или осенью этого последнего года, и так описывает дом Жорж Санд:

«Я попадаю в конце шоссе д’Антен на тихую и пустынную улицу, которую не назову вам по той причине, что я не адрес-календарь. Я вхожу в весьма представительный дом; меня ведут в сад; в глубине этого сада, направо, мне показывают маленький флигелек; я стучусь у маленькой двери этого маленького флигелька; мне открывают, меня заставляют подняться по совсем малюсенькой лестнице – и вот я очутился в маленькой передней, самой обыденной, как у всех».

Но если передняя в маленьком флигельке могла казаться самой обыденной, зато обстановка квартиры была, по словам Бальзака, такой характерной, что, раз ее увидев, никак ее не смешаешь ни с какой другой квартирой. По поводу того, что один из кузенов графини Ганской, по-видимому, «покривил душой», написав ей, что «будто бы был у Жорж Санд, но о Бальзаке ничего не мог узнать, ибо они-де в ссоре и не видятся», или что-то подобное, Бальзак пишет своей будущей жене в марте 1841 г.:

«Мне говорят, что один из ваших кузенов здесь, но он так же мало искал меня, как и ваш брат. Жорж Санд, у которой я бываю довольно часто, сказала бы ему, как найти меня. Этот кузен кажется мне ужасным простаком, он в простоте души верит целой куче глупостей на мой счет, судя по тому, что мне о нем говорят. Сознайтесь, дорогая, что ваш брат по доброй воле попал в неудачу, ибо Жорж Санд и я остались довольно дружными, и я еще вижусь с ней постоянно, приблизительно раз в месяц. Я веду очень замкнутую