— Ха-ха вот картина-то! — ехидно сказала Проша, которая тоже была на кухне. — Аграфена Сергеевна даже чай налить не умеет, вон аж все платье вымазала.

— Помолчи, — одернула ее Агафья.

— Все, — сказала Груша, снова ставя на поднос все необходимое. Взяла его и уже было направилась к двери, как вспомнила, что не переоделась.

Вновь вернувшись в гостиную уже в прелестном золотистом платье, она осторожно внесла поднос и поставила его на столик рядом с князем. Урусов курил сигару и как-то недобро поглядывал на нее. Груша снова налила чай и, удостоверившись, что князь взял чашку, отпустила руку.

— Возьми книжку, ту, что на средней полке в шкафу, в зеленом переплете, — велел он. — Сядь рядом и начинай читать от заложенного места…

Изящные пальчики Груши в который раз пробежались по клавишам рояля за этот невозможно долгий напряженный вечер. Уже было довольно поздно, часы недавно пробили десять, но Урусов никак не отпускал ее из гостиной, заставляя бесконечно играть на рояле и петь. Сам он уже второй час сидел на своем излюбленном месте в кресле в десяти шагах от девушки и курил сигару за сигарой. В музыкальной гостиной уже было не продохнуть от дыма, и Груша радовалась тому, что по левую сторону от рояля распахнутое окно в сад впускало свежий прохладный вечерний воздух, хоть немного избавляя помещение от густого запаха. Весь день было душно, а к вечеру поднялся сильный ветер, предвещая летнюю грозу и ливень. Уже первые большие капли упали на землю, и Груша ощутила свежеть, которая полилась из открытого окна.

Минуло почти десять дней, с тех пор как положение Груши в доме Урусовых изменилось. Теперь она вставала чуть пораньше, около шести утра. Быстро приводила себя в порядок и, надев простую светлую кофточку и темную юбку, отправлялась на кухню. Там она завтракала и помогала Матрене готовить утреннюю трапезу. Затем около девяти вставал Урусов и непременно требовал, чтобы Груша подавала ему завтрак. Она шла в его спальню, и час или два он изводил ее приказами. Девушка наливала воду в кувшин, помогала ему умываться, подавала полотенца, готовила чай или кофе, резала булочки, мешала сахар. Когда князь принимался за трапезу, она убирала его постель, поднимала вещи с пола, которые он как будто специально накануне разбрасывал по всему широкому ковру. Затем подавала ему одежду, и он в одном исподнем прохаживался перед ней, а она искала какие-то вещи в шкафу и подавала. Все это должен был делать камердинер, Никонор, но Урусов еще десять дней назад отправил его в продолжительный отпуск на родину, куда-то в Малороссию. Далее Груша выполняла другие поручения князя, например, запечатывала конверты, прибирала на письменном столе и исполняла другие прихоти.

Позже, около одиннадцати, он отпускал ее, и девушка, вздохнув свободно, вновь шла на кухню и помогала там до самого ужина. Но это происходило только в первые несколько дней. Уже скоро Урусов начал наведываться после обеда на кухню и требовать, чтобы Груша или почитала ему в саду, или приготовила ему чай на веранде, или прибрала в шкафу. За всеми действиями девушки князь следил, словно инквизитор, и комментировал каждый ее шаг, изводя придирками и недовольством. Лишь спустя пару часов он снова опускал ее на кухню. Уже после ужина, около семи, Груша переодевалась в нарядное платье и появлялась в гостиной или музыкальной зале, где уже ждал ее Урусов. Тут тоже начинался критичный придирчивый осмотр. Князю могла не понравиться, например, прическа девушки, и он отправлял ее обратно — прибрать волосы.

После ужина начиналось самое гнетущее время. Часами Груша вынужденно находилась с Урусовым в гостиной. Она или играла на рояле, или пела, или, сидя рядом, читала вслух. Иногда записывала под диктовку или просто составляла по его приказу те или иные письма-ответы. Около девяти он отпускал девушку отдыхать, и Груша с облегчением и радостью бегом покидала ненавистную гостиную, где сидел князь.

Сегодня же вечером он, видимо, решил совсем извести ее и мучил в гостиной уже третий час подряд. Груша, уставшая от дел на кухне и изнывающая от постоянного контроля Урусова и его приказов, мечтала, чтобы князь поскорее отпустил ее. Пальцы ее постоянно брали не те аккорды, и ее уже мутило от запаха и дыма сигар, но она даже не могла показать своего недовольства, боясь его гнева. В последние дни Урусов выходил из себя по каждому поводу и без повода. Стоило Груше не так сесть или подать не тот галстук, князь сразу же впадал в раздраженное состояние и указывал ей на неловкость или неуклюжесть. Она понимала, что он мстит ей за ее холодность. Но она была готова и дальше терпеть все его придирки, лишь бы князь не покушался на нее физически.

Правда, иногда, явно не в силах сдержаться, Урусов позволял себе вольности, и эти моменты были самыми гадкими, по мнению девушки. Например, когда она наливала чай, он, сидя рядом, мог погладить ее по спине и только после того, как Груша бросала на него недовольный взор, нехотя убирал руку. Ежели она читала, расположившись рядом, он мог как бы ненароком провести рукой по ее волосам или пальцами поласкать щеку. Когда же она обращала на него нервный, испуганный взор, Урусов холодновато, ехидно улыбался и бросал комментарий относительно ее внешности, замечая, что она слишком бледна или что выглядит уставшей. Однако руку убирал, и Груша облегченно начинала читать дальше. Она прекрасно понимала, что всеми своими прикосновениями князь пытается соблазнить ее и показать свою страсть. Но ко всем знакам его внимания оставалась холодна.

Груша проиграла очередную нотную строку, как вдруг ощутила нечто странное. Она заметила, что князя нет на обычном месте справа от нее. Груша невольно напряглась, почувствовав, что Урусов стоит у нее за спиной. В следующую секунду его сильные горячие ладони властно и в то же время нежно сжали ее плечи. Груша отчетливо ощутила его прерывистое дыхание на своей шее. Ее руки замерли на клавишах на очередном аккорде. Он поласкал пальцами ее плечи, и Груша, как будто окаменев и не смея повернуться, почувствовала, как одна ладонь Константина переместилась на ее ключицу, и он начал ласкать едва выступающую косточку кончиками пальцев.

— Отчего ты так сказочно прекрасна, словно русалка, и так же холодна? — прошептал страстно Урусов уже над ее ушком. В следующий миг его горячие губы прикоснулись к ее обнаженной шее. Груша напряглась всем телом, ощутив неприятное, удушливое чувство омерзения. От Урусова невозможно несло сигарами и выпитым коньяком. Груша попыталась встать, но князь тут же обвил ее плечи рукой, не давая ей подняться на ноги и прижимая девушку к стулу. Другой ладонью он властно обхватил девушку за подбородок и, запрокинув ее голову, наклонился, впившись губами в ее рот. Она немедля попыталась вырваться из капкана сильных рук, но Урусов, не замечая ее сопротивления, начал уже алчно и настойчиво ласкать ее губами. Его рука с ее плеч переместилась вниз, и он, проворно обвив стан девушки, потянул ее вверх и поставил Грушу на ноги, чтобы ему было удобнее. Она уже не на шутку испугалась, ибо никогда Урусов так нагло и дерзко не вел себя, и начала дико биться в его руках, пытаясь высвободить рот из капкана его насилующих губ. Через несколько секунд ей удалось отвернуться, и она взмолилась:

— Прошу вас, не надо…