Уже в который раз за эти невыносимые десять дней, с тех пор как уехала княжна, Груша, желая избежать прикосновения его дерзких рук, которые постоянно задевали ее в попытке приласкать, наблюдала, как горящие темным пламенем серебряные глаза князя из нежно-ласкающих превращаются в холодно-злые. Он резко выпустил ее из рук. Груша, отпрянув, развернулась к нему лицом и затравленно прижалась к роялю.

Константин, насупившись, смотрел на эту непокорную девицу, которая постоянно соблазняла его своими прелестями и так же постоянно отвергала. Ему вдруг захотелось напиться до беспамятства и хоть на какое-то время позабыть об этой обворожительной нимфе.

— Убирайся! — прошипел Урусов.

Груша бегом, спотыкаясь о подол платья, покинула гостиную. Константин с тоской посмотрел ей вслед и пошел на кухню за водкой.

Зарядил ливень, но Елагин не замечал этого. Стоя под раскидистыми деревьями, во мраке за яблоней, он наблюдал за Грушей, которая сидела за роялем. Андрей приехал в усадьбу еще час назад. Горечь разлуки с обожаемой девушкой уже многие дни не давала покоя молодому человеку. Ему хотелось вновь увидеть ее, поговорить, поцеловать, как тогда, здесь, в саду. Только сегодня он наконец смог выкроить время до утра, чтобы съездить в усадьбу и вновь увидеть Грушу. Почти загнав по дороге коня и преодолев большое расстояние за три часа, он добрался до Никольского уже ближе к девяти вечера.

Влетев в кухню, он надеялся увидеть Грушу, но там были только Матрена и две дворовые девки. Осведомившись, где Груша, Андрей получил неприятный ответ, что каждый вечер она в гостиной с князем допоздна, как и сейчас. Елагин понял, что там он появиться не может, ибо князь будет очень недоволен, если увидит его. Поскольку княжна еще на вокзале заявила: брат знает, что в ее отсутствие Елагину полагается самому контролировать постройку церкви. Действительно, Урусов приезжал пару раз за эти дни в Чубарово и недовольно замечал, что кладка новой церкви идет очень медленно, и обвинил в этом Елагина, велев ему лучше работать. Андрей в тот раз даже обиделся. Ведь Елагин торчал на стройке по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки и даже сам помогал класть кирпич, чтобы дело подвигалось быстрее, оттого укоры князя были ему неприятны и обидны. Но все же Урусов был его работодателем, и потому Андрей смолчал и не произнес в свою защиту ни слова.

Узнав, что девушка в гостиной, Андрей, нахмурившись и даже не обратив внимания на предложение Матрены поужинать, направился в сад и тут же увидел в распахнутое окно Грушу, сидящую за роялем. Молодой человек занял свое наблюдательное место у яблонь, в пятнадцати шагах от дома. Отсюда ему было очень хорошо видно девушку. Несмотря на начинающийся дождь, он, устало прислонившись плечом к стволу дерева и скрестив руки на груди, почти час, не отрываясь, любовался совершенным профилем и изящным милым станом Грушеньки.

В какой-то момент Елагин заметил, что Урусов, которого до того не было видно и который, видимо, сидел в глубине гостиной, появился за спиной девушки. В тот момент Андрей напрягся и выпрямился, ощущая, что князь сделал это не просто так. Уже через миг Урусов положил руки на ее плечи, а затем наклонился над Грушей, приник к ее шее, а потом, обняв девушку сильнее, впился поцелуем в ее губы. Андрей замер и вперил темнеющий взор в парочку у рояля. Он думал, что Груша вот-вот начнет вырваться, но она лишь как-то невнятно засуетилась. Уже через минуту Елагин отметил, что Урусов поднял Грушеньку на ноги, все продолжая целовать ее в губы, а она позволяла князю это делать. Секунды показались Елагину часами, он чувствовал, как кровь бешено стучит в его висках. По его лицу и волосам потоками стекала дождевая холодная вода, но Андрей упорно смотрел на Урусова и Грушу, которая все не отстранялась от князя. Елагин ощутил, как ревность и ярость охватывают все его существо. Дикая, безумная мысль о том, что Груше нравится поцелуй Урусова, раз она так долго не отходит от Константина, позволяя князю страстно себя целовать, била в голову Елагина, и он сжал кулаки. Осознание того, что тогда, здесь, в саду, Груша также не вырвалась и позволяла ему, Андрею, целовать себя, мучило и терзало молодого человека, заставляя думать о том, что девушка не прочь получать ласки и от Урусова.

Не в силах более смотреть на это Елагин стремительно отвернулся и бросился прочь из сада, ругая себя и понимая, что он просто дурак. И зачем он прискакал за столько верст, чтобы увидеть Грушу? Ведь и без него она вполне прекрасно проводит время. Первым порывом молодого человека было немедленно уехать из усадьбы. Но тут же в его существе поднялось неистовое желание завтра поутру непременно выяснить все с этой коварной девицей и потребовать от нее ответа за все ее шашни с князем. Да, Андрей не успел признаваться ей в своих чувствах, но она все же должна была понять, что он, Елагин, в нее влюблен. И если она уже отказала князю, тогда на прогулке, так и сейчас должна была держаться и не позволять Урусову всех этих вольностей. Именно так думал в бешенстве Андрей. Осознание того, что, возможно, каждый вечер Урусов целует Грушу, точило сознание молодого человека, пока он шел к северному корпусу. Едва добравшись до своей комнаты, Елагин упал на постель и от неимоверной усталости уснул крепким тревожным сном.

На следующее утро около половины седьмого Груша, одетая по-простому вошла в кухню, как обычно, намереваясь помочь Матрене с завтраком. Кухарка, сонно зевая, медленно ходила по комнате, перебирая кастрюли и наливая воду.

— Утро доброе, Матрена Никитична, — сказала Груша.

— И тебе доброго, Груня, — ответила толстая Матрена и вновь зевнула.

— Вам сперва тесто заместить или овощи начистить? — спросила Груша, завязывая на талии большой белый фартук.

— Хоть чаю с малиной выпей, — сказала, устало вздохнув, Матрена и, крякнув, водрузила на плиту большой чан с водой. — Ух, Дунька, еще вчера велела ей ковш от крема вымыть. Вот лентяйка! — сказала сердито кухарка, недовольно глядя на ковш, покрытый засохшим желтым кремом.

— Я сделаю, не волнуйтесь, — предложила Груша и подошла к мойке.

— Вот спасибо, дочка, — поблагодарила Матрена и, приветливо взглянув на девушку в темном невзрачном платье, сказала: — Кто бы сказал, что вы, Аграфена Сергеевна, в гостиных воспитывались, всегда помочь готовы.

— Мое место не в гостиных, а как раз здесь, — произнесла, вздохнув, Груша.

— Ну уж не скажите, — заметила Матрена и уселась на стул, потирая ногу. — Вот окаянная, со вчерашнего дня болит.

— Вы отдохните, Матрена Никитична, я сделаю что надо, пока Дуня не придет, — предложила по-доброму Груша. И толстая кухарка ласково улыбнулась ей.

— Благодарствую, доченька. Нога совсем замучила.

— Вы бы попросили отвезти вас к доктору, чтобы осмотрел вашу ногу, — предложила Груша.

— Дак я и так знаю, толстая да старая я стала, вот ноги и отказывают. Мне уже, деточка, шестой десяток идет годков то.

— Вы скажите, что надо, я сделаю, Матрена Никитична.

— Ты, Груня, самовар поставь, а то скоро Константину Николаевичу, поди, кофию надо будет.