— Прям и мучиться? — удивилась Агафья, протягивая руку. — Давай помогу.

Груша ласково улыбнулась Агафье и чуть подвинула к ней миски с ягодами.

— Спасибо, нянюшка.

В четыре руки работа пошла быстрее.

— Неправа ты, Грунечка, — заметила с любовью Агафья, чуть помолчав и перебирая ягоды. — В гостиных тебе самое место, не здесь. Это Константин Николаевич мстит за непокорность твою, вот и изгаляется, как может. Несчастная доля у тебя, доченька. Но терпеть надо. Крепостные мы, подневольные.

— И не говорите, нянюшка. Если бы я свободная была, словно птица, — прошептала вдруг воодушевленно Груша и устремила горящий взор на Агафью. — Улетела бы отсюда куда глаза глядят. И более не возвращалась бы никогда.

— Ох, деточка моя, что ты говоришь такое, куда ж ты собралась? — опешила Агафья.

— Да куда угодно! Только бы князя больше не видеть, — пролепетала Груша, опуская печальный взор на ягоды.

— Ты терпеть должна, Грунечка, и не помышлять бежать то. Ведь коли поймают, в Сибирь сошлют, а то и кнутом накажут. Вот страх какой!

— Да как же такое терпеть, нянюшка? — возмутилась Груша и, нервно посмотрев на Агафью, вымолвила: — А если он постоянно то погладит, то прижмет к себе, то поцелует, когда захочет?

— Неужели даже так?

— Да. Я боюсь даже по дому ходить. Уже два раза в темном коридоре меня пугал.

— Деточка моя, может, тебе вообще Константину Николаевичу на глаза не показываться?

— Да я так и делаю. Но он будто по всему дворцу рыщет, выискивает меня.

Агафья, немного помолчав, сказала:

— Баре-то всегда со своими крепостными блудили. Отец Константина Николаевича, покойный князь Николай Васильевич, почти каждый месяц новую дворовую девку обхаживал. А жена то его, Мария Кирилловна, вот чистая душа, на все это глаза закрывала. Видать, по стопам отца молодой князь пошел. Только не думала я, что тебя такая горькая доля постигнет. Все время молилась, чтобы тебе княгиня вольную дала. Так вот не успела она, а сейчас-то ужо поздно.

— Мне кажется, князь, пока своего не добьется, не оставит меня в покое, — произнесла мрачно Груша.

— Дунька сказывала, что в столицах все барышни по князю сохнут, — заметила вдруг Агафья.

— Ну и пусть сохнут, — выпалила нервно Груша, с няней она могла быть откровенной. — Вот пусть с ними амуры и заводит. И что он ко мне привязался, не пойму? Не надобно мне его внимания.

— И не говори, дитятко. Нашел бы себе девицу из общества и ухаживал бы за ней.

— Да, нянюшка. Сама я видела, как все эти дамочки из благородного общества так и липнут к нему. Но ему, видимо, для разнообразия еще я нужна — в его коллекции, — сделала траурный вывод Груша. — А мне он противен, что прям сил нет! Как накурит сигарами за ночь в спальне, так я почти задыхаюсь поутру, когда вхожу к нему в комнату. Да еще в последнее время постоянно пьяный ходит, фу, гадость одна… А еще чувствую, князь думает, что я должна быть рада-радешенька, когда он руки распускает, — добавил совсем уже трагично девушка. — Только не по сердцу он мне, не по сердцу! — прохрипела она уже истерично.

На глазах у Груши вмиг навернулись слезы от воспоминания о том, что с тех пор, как они повздорили с Елагиным на кухне, молодой человек более не сказал ей ни слова, ускакал обратно в Чубарово тем же утром и более не появлялся. Груша переживала, что ударила Андрея по лицу, но в глубине души считала, что поступила правильно. Ибо Елагин за те оскорбительные слова явно заслужил пощечины. Ведь она ни разу даже словом не обидела его. Так отчего он считал возможным говорить ей подобные гадости? Груша же все эти дни переживала из-за той перепалки с Андреем и потому часто тихо плакала, пока никто не видит.

— Ох, дитятко мое горемычное, — сказала Агафья и, подойдя к Груше, обняла по-матерински девушку, гладя по голове.

— На одно надеюсь, — сказала Груша, вздохнув. — Что нескоро князь из столицы вернется. Позавчера только свадьба была у графини Ольги Разумовской, а празднества, наверное, несколько недель будут. Хоть немного покоя мне.

— Красивая ты больно, оттого-то и несчастная. Ну ладно, давай пирог стряпай да гречу вари, а то уж темнеет, скоро мужики дворовые из города вернутся, надо накормить.

— Да, нянюшка, — ответила Груша.

Агафья, поставила миску с перебранными ягодами на стол и, вздыхая, вышла из кухни.

Спустя некоторое время Груша, тоже покончив с черникой, взяла миску и подошла к кухонному тазу, чтобы помыть ягоды.

— Здравствуй, Грушенька, — неожиданно раздался за ее спиной приятный мужской баритон, отчего девушка инстинктивно сжалась, почувствовав опасность. Груша охнула от испуга и выронила миску из рук. Синие ягоды рассыпались по полу. — Я напугал тебя? — продолжил Урусов, проходя в кухню. Оглядевшись, князь понял, что, кроме Груши, тут никого нет. Он подошел ближе к девушке.

Груша, побледнев, повернулась к нему, не понимая, отчего князь так скоро вернулся из столицы. Константин в черном бархатном костюме, вызывающе красивый и надменный, показался ей неким опасным чудовищем из сказки.

— Почему ты молчишь? — спросил ласково Урусов, остановившись от Груши в трех шагах.

— Добрый вечер, Константин Николаевич, — прошептала глухо девушка, поднимая на него глаза. — Как вы съездили?

— Ничего интересного, — пожал плечами князь. — Жаль, что ты не поехала со мной. Я подарок тебе из Петербурга привез.

Только в эту минуту Груша заметила, что одна рука Урусова спрятана за спину. В следующий миг он вытянул вперед ладонь и подал Груше небольшую белую коробочку.

— Открой, — глухо попросил он.

Девушка так сильно замотала головой, что у нее закружилась голова.

— Не надо, — пролепетала она и вжалась в кухонный стол, стоявший за спиной.

Князь сам открыл коробочку и извлек оттуда прелестный жемчужный браслет кремового оттенка. Приблизившись к Груше вплотную, он взял ее руку и сам надел на тонкое запястье драгоценность.

— Вот так, — сказал Урусов тихо и поднес украшенную браслетом руку девушки к своим губам. Склонившись, Константин начал страстно целовать ее пальчики.

Груша, чуть не плача, поняла, что ее спокойствие закончилось в один момент. Она резко вырвала руку из его сильных пальцев и отодвинулась от князя.

— Простите, мне пирог надо печь, — прошептала она глухо и, присев на корточки, начала собирать с пола рассыпавшиеся ягоды.

Урусов стоял над Грушей, словно ястреб над жертвой, и в бешенстве сжимал кулак. Уже через мгновение, не выдержав напряжения, князь процедил сквозь зубы ругательство и быстро покинул кухню, оставив Грушу с глазами, полными слез.