люди, всегда; гость, приходя, оставался, кто на день, а кто на неделю, перепрыгивая из кровати в кровать. И единственное, чем они “поновили” пока что дом, была психоделическая фреска в стиле гитары “Дурак”[17], изображавшая витающую в глубинах космоса голую деву. Краски всех цветов для фрески купил Эл, хотя наличных у него был дефицит: Гарольд заморозил его счет, “пока ты не найдешь нормальную работу”.

Значение материального сильно переоценено, заявил Эл сначала Гарольду, а потом всем, кто готов был слушать, присовокупляя, что бедность – это цена, которую стоит выплатить за свободу. Когда он сообщил это Вайолет – в пабе, после четырех кружек пива, за которые все‐таки смог еще заплатить, – она фыркнула. “Ты‐то сам хоть разок видал человека, который вправду не знает, где его в следующий раз накормят?” – едко спросила она, направляя его к дому.

Зыбкий хаос, царивший там, подпитывался кислотой: с тех пор как они перебрались в Лондон, кое‐кто из них принимал постоянно. Но Вайолет, это правда, по сравнению с остальными была новичком; до того она с ЛСД имела дело лишь дважды, да и то с трепетом, в мандраже. Не хотелось упускать ничего, что важно для Эла и других друзей, но ее терзали сомнения. Эл уверял, что кислота – это “самый связующий, самый духовный опыт”, который у него был, и она доверяла ему в этом, но все‐таки всерьез волновалась, не навредит ли себе.

“Я только что обнаружила, что у меня есть мозг, о котором стоит побеспокоиться”, – отшутилась она, когда Эл стал уговаривать ее к ним примкнуть. Она знала, что это установка единственно верная. На итоговых экзаменах за одну из работ она получила самый высокий балл, а в общем зачете своего выпуска заняла третье место.

Эл после того, как Вайолет оценили по заслугам, был так горд, что долго еще, являясь на всякую вечеринку, провозглашал эту новость в качестве приветствия, хотя она шипела ему “ишт!” И когда выяснилось, что осенью ей открыта вакансия в магистерской программе по литературе в Королевском колледже Лондона, Эл купил ей в подарок “Радугу” Лоуренса в кожаном переплете, ведь одним из высших ее достижений было эссе о “Сыновьях и любовниках”. Свой подарок он надписал так: “Женщин умней тебя я не видел. За твое следующее блестящее эссе – и за нашу следующую главу”. Вайолет прослезилась, крепко прижала книгу к груди и страстно ужалила его поцелуем.

На вручении диплома бакалавра ее отыскал заведующий кафедрой, пожал ей руку и рассыпался в поздравлениях. Родители Вайолет, съежившиеся и окостенелые в нарядах, которые надевали только на похороны, так почтительно расшаркивались перед профессором, что у Вайолет пальцы свело в плоских бархатных туфельках, за которые мать ее отругала, стоило ей оправиться после церемонии, хлебнув водки с апельсиновым соком в таверне “Брумхилл”.

Эла там не было, и Вайолет со стыдом призналась себе, что рада тому, что не пришлось вот так знакомить его с родителями. Потому что эта уменьшенная их версия не соответствовала тому, кем они были на деле. Свою мать она видела жизнерадостной хлопотуньей, кудахчущей с подружками и тетушками у задней двери, а отца – человека с достоинством, гордым своей работой на железной дороге (пусть он был всего стрелочник) и в профсоюзе.

Когда у нее был выпуск, Эл находился в Провансе с родителями; те отнюдь не стремились отметить его выпускной балл, 2:2, особенно в тени пресловутого диплома с отличием его сестры, изучавшей классические языки в Оксфорде. Перед отъездом он преподнес родителям последний двойной выпуск студенческой газеты, которую редактировал – по мнению Вайолет, блестяще, – пояснив им, что именно в эту сферу уходит его энергия, именно там лежит его будущее. В газете был специальный репортаж Эла из Парижа о студенческих протестах, подробный анализ того, почему университет не сумел в достаточной степени бойкотировать Южную Африку, и карикатурное приложение под названием “Стяжатели”, здорово подражавшее Гилберту Шелтону и Роберту Крамбу[18].

Отец Эла демонстративно смял газетку и бросил ее в корзину для бумаг. Но позже, прокравшись в кабинет Гарольда в поисках спичек, Эл увидел свою газету не в корзине, а на столе, придавленную двумя толстыми книжками. И когда он рассказал об этом Вайолет – за безумные деньги дозвонившись из телефонной будки в деревне в трех с лишним милях от их виллы, – она сделала вид, что согласна: это просто доказывает, какой Гарольд, по сути, лицемер, – но сама подумала, что ей с родителями, наверно, полегче.

Воспоминания Вайолет прервал визг. Джинджер, ухватив указующий перст Клары, тот самый, что с маргариткой, норовил засунуть его себе в рот. Теперь она притворялась, что сейчас треснет его по голове.

– Боже, как громко, – сказал незнакомец с длинной рыжеватой бородой, сидевший неподалеку.

Вайолет видела, что он приглядывался сначала к Тамсин, а потом к Кларе, выжидая, когда представится случай.

– Додумался, пососать мне палец, – пожаловалась ему Клара, ткнув в Джинджера и сложив пухлый рот в капризную “о”.

– Ну и кто же его не поймет, – с чувством произнес незнакомец.

Клара просияла.

Когда Вайолет с ней познакомилась, через Эла: тот редактировал для газеты Кларины музыкальные обзоры, восторженные и многословные, – она, редкое дело, признала в Кларе свою. Вот кто‐то еще, как она, у кого отец нормально работает, а не управляет страной, кто‐то еще, как она, кому в рождественские каникулы приходилось работать в магазине, а не кататься на лыжах. Между Кларой и Вайолет установилась молчаливая классовая солидарность.

Но с тех пор, как они переехали в Лондон, где Клара выросла, Вайолет чувствовала, что та вырвалась вперед. Саму ее порядком ошарашили столичные шум и грязь, но Клара летом в городе была как рыба в воде. Она разбиралась в маршрутах автобусов и метро и взяла их передвижения под контроль, утверждая, что знает, как быстрее и проще добраться в самые лучшие места. И еще ей удавалось своей потной растрепанности придать вид непринужденный и сексуальный, в то время как Вайолет все время было не по себе, ее светлая кожа зудела от жары и скверного воздуха.

И теперь Вайолет наблюдала, как Клара, томно откинувшись и опираясь на локоть, заявляет во всеуслышание, до чего же здесь жарко, а затем, убедившись, что все – но особенно Джонни и чужак с бородой – на нее смотрят, начала развязывать лямки своего плохо вывязанного топа, обнажив пару растопыренных загорелых грудок.

Тамсин тут же последовала ее примеру, и через некоторое время Эл ободряюще подтолкнул Вайолет локтем.

Вайолет легонько качнула головой, и тогда Эл ткнулся носом в треугольный вырез ее платья, щекоча ей кожу своей только что выращенной, довольно скудной бородкой.

– Прекрати, – прошипела она.

– Да ладно, – пробормотал Эл в ложбинку, которая до статуса