Шрифт:
Закладка:
– Через полмесяца примерно.
– Ага, ясно… Ну как, приедем еще?
Мамаша дернула дочь, та без особой охоты кивнула.
– Давай, а то совсем ничего не помогает… Таблетки глотаем горстями, а толку? Все равно в голове эти… Голоса!
Казалось бы, ни первые, ни последние отчаявшиеся, поры бы привыкнуть, а вот застряли в памяти, не вытащишь!
Он с нетерпением ждет посадку, прихлебывая виски в баре. Нет, не получается сбежать, на самом деле Ковач болтается между небом и землей, как все люди в этой зоне вылета. Они уже не на земле, перешли границу, но и в небо не поднялись, зависли между тем и этим состоянием. Рядом за барную стойку присаживается некто седобородый, с портфельчиком в одной руке и с кружкой пива в другой.
– К вам можно?
Ковач пожимает плечами: «Чего спрашивать, если уселся?»
– Извините, оказался случайным свидетелем… Ну, когда контроль проходили.
– И что?
– Какие лекарства провозите? Если не секрет?
– Не секрет. Это новые средства против СПИДа.
В глазах собеседника вспыхивает неподдельный интерес. Теперь наверняка станет выспрашивать подробности, а Ковач будет темнить и увиливать, мол, препараты экспериментальные, рекламе не подлежат. А еще будет удивляться тому, насколько охотно люди обсуждают страшные болезни века. Насчет СПИДа уверенности нет, но пару-тройку онкологических знакомых седобородый охотно вспомнит. Как всегда, лекарства не помогают, человечество ждет прорыва, а вы, уважаемые эскулапы, ни мычите ни телитесь! Химией больных травите, радиацией гнобите, разве это дело?! Подлинная сфера интересов Ковача вряд ли вызовет столько эмоций; а почему? Узнай визави статистику по съехавшим мозгам, не исключено, тоже заинтересовался бы. А впрочем – вряд ли. Тут что-то иное срабатывает, изуродованная душа пугает гораздо больше, нежели саркома или аденома. Черти гнездятся в душе, не в теле, а кому охота лицезреть рогатых нелюдей?
– В общем, желаю успеха на вашем благородном поприще! Уверен, вы его добьетесь!
Виски и пиво допиты, пора на посадку, куда Ковач спешит с облегчением. Главное, чтобы кресло любопытного пенсионера не оказалось рядом, иначе замучает.
Убедившись, что седобородый проскочил элитный бизнес-отсек и отправился в хвост, Ковач плюхается на свое место и достает телефон. Это привычка – звонить Валерии перед взлетом и после посадки. Номер, однако, вне зоны доступа. Может, та в дороге, едет со своей экспертизы, которую проводит где-то в глубинке? Он еще и еще набирает, только ответа нет, значит, и поддержки нет; и он уже чувствует, как внутри образуется холодный комочек.
Перед стартом он превращается в ледяной ком, а после взлета холод хватает за горло, проникает в мозг, да и руки с ногами тоже леденеют. Странно: он никогда не страдал аэрофобией, случалось, и других пассажиров, когда на тех трясучка нападала, подлечивал. У него была железобетонная уверенность, что до поры до времени с ним ничего не случится, как с Наполеоном, сказавшим: «Я чувствую, что меня влечет к цели, мне самому неизвестной. Как только я ее достигну, будет достаточно атома, чтобы меня уничтожить. Но до этого времени никакая человеческая сила ничего со мной не сделает». Вот и Ковач ощущал вроде как покровительство незримых сил, что тащили вперед. Что же изменилось?! Ну да, Валерия не отзывается, Андрей ударил в зеркало, но это же не повод впадать в ступор, бывали ситуации и похуже!
– Извините, вам плохо? – над ним склоняется белокурая стюардесса. – Хотите воды? Если что – на борту имеется аптечка с полным набором лекарств…
Лицо Ковача кривит судорожная усмешка.
– У меня… – он сглатывает холодный ком. – У меня самого полный набор. Лучше виски. Или пива.
– Хорошо. Но – когда наберем высоту.
После очередной дозы алкоголя мысли, закрутившиеся в штопор, приходят в норму. «Нет, Ковач, все объясняется проще. Ты с облегчением уехал, если не сказать – с удовольствием! А значит, ты отказываешься от цели, которой хотел достичь. Вывод? Ты не Наполеон, ты сбежавший с поля боя Мамай, нет тебе прощения!»
На уровне облаков ужас плавно трансформируется в видение. Он устал, точнее – смертельно устал, как обычно бывает после сеансов. Челюсти сводит, ведь говорить пришлось несколько часов подряд, не останавливаясь. А еще эскизы ваял один за другим, десятками, так что в пальцах судороги. Лечь бы и умереть, другого желания нет; однако умирать не дают, напротив – требуют, чтобы он сам кого-то воскрешал. И гроб подсовывают с покойником!
– Постойте, на этот счет уговора не было… – бормочет Ковач, пятясь от гроба. А ему говорят: «Был уговор, сам его инициировал! А если так, изволь отвечать, как нынче говорят, за базар!» Реплики подают люди в белых халатах, что окружили покойника плотным кольцом, лишив Ковача шансов выбраться. Он озирается в панике, замечает в толпе физиономию Земцова и восклицает:
– Что за дела, Боря?! Это ты придумал?!
– Куда мне! – разводит руками заклятый друг. – Такое под силу только вам, месье! Пардон, мессия!
– Не под силу мне такое! Тоже, нашел мессию!
– Да ладно, не стесняйся! Что там надо говорить? Талифа куми? Короче, давай, не тяни время!
В толпе начинают заключать пари: «Оживит? Не оживит?» Великий Крепелин считает – оживление невозможно, но этот месье набрался наглости утверждать: возможно! Ковач ловит за полу халата Борьку:
– Как, и Крепелин здесь?!
– А то ж! – ухмыляется Земцов.
– Тот самый? Вильгельм Магнус Георг?
– Ну да, светоч и светило. Отец-основатель, первый классификатор, утверждавший: «Эти болезни неизлечимы!» Кому вызов бросаешь, Ковач?! Ты рехнулся?! То есть дошел до уровня своих слабоумных пациентов?!
Но Ковач уже не слушает – заметив в толпе гиганта с бородкой и закрученными по давнишней моде усами, он замирает. Одно дело – полемизировать с авторитетом в своих статейках, другое – сойтись один на один, как Давид с Голиафом. И ладно, если бы праща была у Давида, так нет же ее, а голыми руками Голиафа не побороть!
– Именно так! – поддакивает Земцов. – Так что придется доказывать делом. Итак, вдохни поглубже, а теперь – талифа…
В чувство приводит голос по трансляции:
– …Через двадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Пряжска. Температура в городе плюс 15 градусов.
* * *
Города, куда он прилетал или приезжал, сливались в один большой конгломерат домов, заводских труб, автодорог, эстакад и т. п. Все это не задерживалось в памяти, являлось своего рода клише, различаясь минимумом деталей. Здесь собор повыше и постарше, там оригинальна монументальная скульптура, тут современный деловой квартал типа Сити отгрохали. Почти не глядя в окно машины (за ним обычно присылали машину), Ковач проскакивал муравейники, где мельтешили вменяемые и активные,
