постарается приготовить что-нибудь ещё. Выражая свою благодарность, я нежно взял её маленькую ручку в свою, и мягко прикоснулся к ней губами. В последний же момент подняв глаза и скрестившись с ней взглядом, я как бы сказал: «так же нежно я буду касаться твоих губ». Видя, как она встрепенулась, сжалась от одного моего прикосновения, нетрудно было догадаться, что Дуниша совершенно неискушённая девушка. Впрочем, как и я. Но в её глазах наряду с испугом и волнением я увидел ответное желание – желание прикоснуться ко мне, почувствовать жар моих губ… И как же велико было искушение накинуться на неё, до боли сжать в своих объятиях, впиться поцелуем в её полные, нежные, ещё нетронутые губы… Ощутить тепло её тела, дышать только лишь ароматом шелковистых волос… Отстраняя её руку, но невероятно сильно желая хоть как-то растянуть этот миг, я слегка подул на её тонкие пальчики, лаская кожу…

…Все три наши встречи мы безостановочно разговаривали, порой от волнения перебивая собеседника; не всегда осознавая смысл сказанного, мы одновременно искали глаза друг друга, но найдя, смущённо отводили взгляд. И тут же весело и счастливо смеялись. Весело, потому что над собой, над своей неловкостью, и счастливо – потому что были рядом…

Настоящая война изначально стала запретной темой. Пробовали говорить о истории и литературе. Я любил историю и восхищался страной Басков, веками не покорявшейся захватчикам, в том числе таким серьёзным, как арабы или франки Карла Великого. Вспомнив о последнем, никак нельзя было оставить без внимания «песнь о Роланде». И как я и думал, романтичный Роланд, любимец француженок, для басконки был лишь очередным захватчиком. В Басконии были свои герои, свои романтичные рыцари.

Взять хотя бы Пелайо, победителя мавров при Ковадонге, или Санчо III, великого короля Наварры, происходившего из рода басков. Томаса Де Сулакарреги, неукротимого предводителя карлистов, павшего при осаде Бильбао; Сида Кампеадора, пускай просто общеизвестного испанского героя, но боровшегося с общим врагом – маврами.

Хотя… некоторое время спустя Дуниша начала называть меня «мой Эроллан» (баскское имя Роланда), – как и героя баллады – захватчика, пришедшего на её землю; но честного воина с добрым сердцем.

Дух свободолюбивых басков передавался в их сказках, в их мифологии. Горцы противостояли в них различным естественным и противоестественным противникам. Из того, что мне рассказала Дуниша, мне более всего понравились сказки: «как появились в Пиренеях горы и ущелья» и про «моряков-басков и три волны». А «сказку про баска Ганиса и испанскую королеву», рассказанную мне перед тем, как мы расстались в очередной раз, я запомнил практически дословно:

…Случилось это в Басконии лет этак сто назад. Шли по горной дороге к перевалу, что отделяет страну Францию от страны Испании, двое. Баск по имени Ганис, которого знала вся округа, и прекрасная девушка. И была эта девушка сама Испанская королева. Быстро шли Ганис и Испанская королева, но вот королева остановилась и спросила:

– Ганис, баск Ганис, как я смогу отблагодарить тебя за службу? Хочешь золота, Ганис? Идём со мной в Мадрид, и ты станешь там генералом или камергером…

– Камергером, королева? – улыбнулся Ганис. – Нет, я не могу быть камергером, потому что за дверями вашего двора не увижу вершин Пиренеев. Да и генералом, королева, я не смогу быть. Бой барабана не для моих ушей. Я привык к песни ветра, гор и деревьев. Мне нравится эта музыка, и только эта музыка – мой походный марш. Шерстяной берет баска, королева, дороже мне почестей и власти.

– Ганис, баск Ганис, вот и река, – сказала опять королева. – Высоко стоит в ней вода. И я вижу солдат, Ганис. Они хотят помешать нам. Но если ты спасёшь меня, если перенесёшь через эти бурные воды, то, когда я буду в Мадриде, я подарю тебе дворец и годы отдыха и богатства за эти минуты усталости.

– Не бойтесь, королева, – ответил Ганис, – не бойтесь ни холода, ни бурного потока. Вы увидите свой Мадрид! Но ничего не говорите мне о дворце, который ждёт меня в Мадриде, молчите и о годах покоя и богатства. Что Ганис будет делать в вашем городе, где люди днём и ночью живут в каменных клетках, один над другим, один рядом с другим, как будто их заживо похоронили? Баск родился в горах и в горах должен умереть. Постель для баска – утёс, поросший мхом. Здесь он видит сны, и сны его пахнут тмином и тимьяном, они кружатся над его головой, как птицы над Пиренеями.

Замолчала королева и закрыла глаза. Расступились скалы, и поток остановил свои волны, потому что Пиренеям понравились слова Ганиса.

И солдаты не смогли выстрелить из ружей.

А когда королева открыла глаза, она была уже на другом берегу, генералы и камергеры встречали её, чтобы увезти в Мадрид.

А Ганис, никому не известный бедный баск в шерстяном берете, с макилой за поясом, остался в Пиренеях. Южный ветер – Айке Эгоа принёс к баскским селениям звон колоколов. Это королева Испании въехала в город Мадрид. Но Ганис остался в своей стране, среди своих друзей, своих гор, и Айке Эгоа рассказывал ему сказки такие же старые, как сама Баскония…

…Конечно, на следующую встречу не обошлось без сказаний моей родины. Больше всего я любил сказки про богатырей: Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алёшу Поповича. Они также понравились Дунише, и тем сильнее был её восторг, что все три былинных богатыря были историческими личностями. Ведь лежат же в Киево-Печерской Лавре мощи Святого Илии Муромского, прославленного в том числе, как и воина. Ведь был же дядя Владимира Красного Солнышка – Добрыня Никитич – другом и сподвижником Святослава и его сына, наместником Новгорода. И ростовский боярин Александр Попович, последний русский богатырь, сложивший голову в битве на реке Калке, в самоубийственной атаке, отбросившей монголов… Все они жили и творили свои подвиги во славу Русской земли.

Понравилась девушке и моя догадка о том, что Змей Горыныч – это образ, олицетворяющий степь и все кочевые народы, ею исторгнутые. Отсюда и срубаемые головы: одну срубишь – появится другая. Разбил Хазарский Каганат Святослав – и тут же пришли печенеги. Справились с ними Владимир Красное Солнышко и Ярослав Мудрый – налетели половцы. Остановили половцев – появились татаро-монголы… Не стало Золотой Орды, освободились от унизительной дани, но Московскую Русь тут же окружило кольцо враждебных ханств: Казанское, Астраханское, Крымское. Так и жили мои предки: в кольце «фронтов»…

Со сказок и былин наших народов мы плавно перешли к литературе. Дуниша конечно знала и Мигеля Сервантеса, и Лопе де Вега; наверняка всем испанцам (а скорее, всем европейцам) были известны Дон Кихот и Санчо Панса, а также герои «Собаки на сене». А вот то, что между писателями имелся определённый конфликт, и Дон Кихот писался, в том числе, как карикатура с Лопе де Веги – этого я не знал.

Ярая патриотка своей земли, басконка не могла пройти мимо философских измышлений Пио Бароха-и-Несси, не могла не восхищаться чистотой помыслов, которые воспевал Антонио де Труэба-и-ла Кинтана.

Чем мог ответить я? В эмигрантских кругах был очень популярен Бунин и его «Тёмные аллеи», понравилась мне и «Жизнь Арсеньева». Настоящий фурор произвели «Юнкера» Куприна. А из русских классиков более всего я уважал Лермонтова. Сегодня все знают его именно как талантливого поэта. Но ведь он – русский офицер, с честью сражавшийся на Кавказе! Между прочим, имел репутацию забияки и смельчака. Его «Мцыри» в юношестве часто лежал под моей подушкой – я черпал в герое произведения вдохновение для собственных свершений. И находясь в Бискайи, я не мог не сравнить героев Лермонтова с собой: ведь я также воевал в горах со свободолюбивым народом, также был очарован красотой горянки. Восхищение природой Кавказа перекликалось с мои восхищением Пиренеями.

И конечно, эти сравнения находили благосклонное восприятие Дуниши; пересказы вызывали живой отклик и неподдельный интерес. Однако, стихи Лермонтова я не цитировал. Помнил только одно