по нему пускали электрические разряды. Понимая, что не смогу уснуть, я выглянул в окно. Огромная полная луна встретила меня, ночной воздух был неожиданно тёплым, а ночь пронзали серенады сверчков… И в этот миг я осознал, что невероятно хочу быть рядом с Дунишей. Не завтра, не послезавтра, а именно сейчас, именно сию секунду!

Сборы заняли совсем немного времени. Не возникло проблем и на выходе из госпиталя – через незакрывающееся окно с торца корпуса. Здесь обычно курили.

Путь от госпиталя до дому басконки занял совсем немного времени. Я уже знал, где окно Дуниши, но аккуратно стучась в него, замирал от волнения и страха. Когда же показалось лицо девушки, моё сердце забилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди!

– Никита, что ты здесь делаешь? Что случилось?!

– Да ничего, успокойся. Просто я не мог заснуть, не услышав ещё раз твой голос… Ведь ты не позволишь бессоннице мучить меня?

– Ха-ха-ха… Ты мой хороший. Ну, хитрый лис, я не могу отказать тебе в этом. И…и я тоже не спала. Не могла заснуть, вспоминала сегодняшний день. Мечтала, что ты пришёл бы ко мне и постучался в окно…

– Ах ты маленькая лисичка! Ещё меня называешь хитрым!

– Нет. Всё так действительно и было. Мечты порой сбываются…

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, я протянул к ней руки и позвал:

– Иди ко мне…

В одной ночной сорочке девушка перелезла через подоконник, и я тут же подхватил её на руки, на секунду задержав в воздухе… Она прижалась ко мне, как котёнок, ища тепло и защиту. Мне даже показалось, что девушка по кошачьи заурчала…

Мы сели на лавочку во дворе их дома, тесно-тесно прижавшись друг к другу. Я уткнулся лицом в её волосы не в силах отказать себе в наслаждении вдыхать их аромат, девушка же уютно устроилась в моих объятиях, не желая нарушить магию этого мгновения…

– Дуниша, помнишь, мы говорили о стихах Лермонтова? Я немного слукавил, когда сказал, что не знаю наизусть его произведений. Кусочек одного я припас, в надежде перевести и прочитать. Перевести на испанский я не смог, но хочешь услышать его на русском?

– Конечно, мой милый Эрролан, я как раз и хотела послушать тебя на твоём родном языке…

Тогда к потоку с высоты,

Держась за гибкие кусты,

С плиты на плиту я, как мог,

Спускаться начал. Из-под ног

Сорвавшись, камень иногда

Катился вниз – за ним бразда

Дымилась, прах вился столбом;

Гудя и прыгая, потом

Он поглощаем был волной;

И я висел над глубиной,

Но юность вольная сильна,

И смерть казалась не страшна!

Лишь только я с крутых высот

Спустился, свежесть горных вод

Повеяла навстречу мне,

И жадно я припал к волне.

Вдруг – голос – легкий шум шагов…

Мгновенно скрывшись меж кустов,

Невольным трепетом объят,

Я поднял боязливый взгляд

И жадно вслушиваться стал:

И ближе, ближе все звучал

Грузинки голос молодой,

Так безыскусственно живой,

Так сладко вольный, будто он

Лишь звуки дружеских имен

Произносить был приучен.

Простая песня то была,

Но в мысль она мне залегла,

И мне, лишь сумрак настает,

Незримый дух ее поет.

Держа кувшин над головой,

Грузинка узкою тропой

Сходила к берегу. Порой

Она скользила меж камней,

Смеясь неловкости своей.

И беден был ее наряд;

И шла она легко, назад

Изгибы длинные чадры

Откинув. Летние жары

Покрыли тенью золотой

Лицо и грудь ее; и зной

Дышал от уст ее и щек.

И мрак очей был так глубок,

Так полон тайнами любви,

Что думы пылкие мои

Смутились. Помню только я

Кувшина звон, – когда струя

Вливалась медленно в него,

И шорох… больше ничего.

Когда же я очнулся вновь

И отлила от сердца кровь,

Она была уж далеко;

И шла, хоть тише, – но легко,

Стройна под ношею своей,

Как тополь, царь ее полей!

Недалеко, в прохладной мгле,

Казалось, приросли к скале

Две сакли дружною четой;

Над плоской кровлею одной

Дымок струился голубой.

Я вижу будто бы теперь,

Как отперлась тихонько дверь…

И затворилася опять!

Тебе, я знаю, не понять

Мою тоску, мою печаль;

И если б мог, – мне было б жаль:

Воспоминанья тех минут

Во мне, со мной пускай умрут.

Это был фрагмент «Мцыри». Девушка с удовольствием выслушала меня, нежно смотря в мои глаза. Когда же я закончил, она стала читать какие-то стихи (или быть может песню) на родном баскском, который я всё же плохо понимал.

Вслушиваясь в её чарующий голос, я бесконечно наслаждался этим мигом: теплом девичьего тела, пряным запахом окружающей природы, смешивающимся с ароматом её волос, волнующим и будоражащим… Я начал щекотать кожу её шеи своим близким дыханием, но басконка не сбилась и дочитала до конца. Затем, закончив своё нежно-певучие стихотворение, Дуниша повернулась ко мне и повторила последние слова на испанском:

– …девушка сказала ему: я буду любить тебя вечно…

Меня будто окатило тёплой морской волной. Слова, которые могли отчётливо рассказать о моих чувствах, слова, которые роились в глубине сознания и которые я почему-то боялся произнести, – они вырвались на свободу:

– Я люблю тебя, Дуниша, больше жизни люблю!…

Наши губы вновь нашли друг друга в ночной тиши… И только полная луна услышала наши стихи, и только полная луна услышала наши признания…

Глава восемнадцатая. Выбор

Бурно вспыхнувшие чувства заслонили войну. Казалось, что её больше нет или она есть где-то в другой стране, другом мире. Что же, мой мир действительно стал на некоторое время иным, но война никуда не делась и продолжала собирать свою кровавую дань.

С момента моего попадания в госпиталь прошло уже больше месяца. И всё это время упорнейшие бои в стране Басков продолжались. После неудачного для меня штурма Бермео части франкистов, усиленные итальянцами, начали наступление на Бильбао, столицу Бискайи. Республиканское командование оттянуло войска к «Центуриону» (системе комбинированных долгосрочных и земляных укреплений, воздвигнутых вокруг столицы). Создавали его французские инженеры, строившие линию Мажино. Собственно говоря, по планам правительства, «железный пояс» (второе название «Центуриона») должен был стать основным рубежом обороны, на котором будут дано решающее сражение за страну Басков. Что же, они не ошиблись на счёт «решающего». Только не угадали «финалиста».

«Центурион» не стал рубежом, через который франкисты не смогли переступить. Во-первых, его так и не достроили, причём именно с восточной стороны, – где наступали враги. Во-вторых, благодаря измене, подробные планы «железного пояса» оказались в руках генерала Молы ещё до начала боёв.

А армия басков, которая так неистово сражалась за каждый метр своей земли, начала выдыхаться. Безусловно, сказалось то, что с превосходящими силами противника северяне сражались в одиночку. Да и скоординировать свои действия Сантандер, Астурия и Бискайя не смогли, хотя бригады астурийцев бились за Бильбао. Непоколебимое господство «Кондора» в воздухе, массированные артиллерийские удары, наконец, безостановочное отступление по своей земле – все эти факторы морально надломили горцев.

Но и это не единственные причины поражения северян. Несмотря на то, что все баски сражались за свою землю, их батальоны сформировали по признаку политической принадлежности. При этом батальоны анархистов проявили самые низкие боевые качества: они могли оставить участок фронта, поднять мятеж или не выполнить прямой приказ. В решающие моменты битвы такой поступок, по сути, являющийся изменой, приводил к однозначному