самолёт. Всего один! Он имел вид привычного мне «бочонка» -«крысы», но был не бипланом, а монопланом, правда, нижние крылья были короче верхних. Я успел его разглядеть, поскольку «красный» держался у земли. Кажется, республиканцы именно его называли «Чатос» – курносый.

Он без раздумий бросился в атаку. Один из «хейнкелей» как раз закончил штурмовку и пытался набрать высоту, вследствие чего потерял скорость. Именно в этот момент «курносый» настиг его, ударив из всех пулемётов по корпусу. Немцу не хватило ни скорости, ни манёвренности, чтобы уйти от трассов противника. «Хейнкель» врезался в землю…

«Чатос» взмыл вверх. Его пилот, видимо, не думал выжить в схватке с целой эскадрильей; им, очевидно, двигало желание уничтожить как можно больше противников. И ему это удалось: атакуя снизу, он сумел удачно вдарить по хвосту одного из «юнкерсов». Последний не разглядел опасности снизу, не видел гибели штурмовика. Оставшись без хвостовых крыльев, тяжёлый бомбардировщик сорвался в штопор и рухнул вниз… Но это была последняя удача республиканца.

«Мессершмиты» устремились к схватке, как две кометы. «Красный» увидел их, попробовал оторваться… Куда там! Против новых немецких истребителей ему совершенно не хватало скорости. Республиканца прошили сразу четырьмя парами пулемётов. Он задымил, клюнул носом, пошёл вниз. Но практически у самой земли республиканский пилот смог выровнять самолёт, и начать набор высоты! Это было просто сверхъестественно!

Я предположил, что «красный» попытается уйти, посадить машину у своих… Нет. Он развернул самолёт по направлению к «мессершмитам». Немцы увидели, что враг ещё не уничтожен и бросились навстречу.

Истребители противников на наших глазах сходились на встречных курсах. Вот открыли огонь «мессершмиты». Однако их трассы рассеивались на большом расстоянии, «чатос» упорно полз вверх. И уже находясь рядом с противником, он ударил из пулемётов… Истребители летели друг другу в лоб, но в последний момент встречный немец отклонил свой самолёт. «Красный» кажется, зацепил его. По крайней мере, пилот развернул свою машину и полетел на базу. А «курносый» стал разваливаться прямо в небе: прошитая множеством очередей, машина исчерпала все резервы живучести. Но так или иначе, республиканский лётчик погиб как герой. Надо ли говорить, что в тот день баски легко отбили все наши попытки атаковать?…

…После боёв у Очандиано за мной закрепился статус пулемётчика. На замену повреждённому МГ-08/15 (я узнал название), мне достался МГ-13 (Дрейзе); с этим пулемётом я сражался среди марокканцев у Пингаррон. Но вместо не ёмких магазинов на 25 патронов, мне достались двухбарабанные, вместимостью на 75. Это значительно повысило мои способности как пулемётчика. Вот только в последнее время я не испытывал ни азарта боя, ни желания уничтожать противника.

Бои с басками гремели на высотах Манария. Каждый километр мы проходили с тяжелейшим трудом, обильно поливая землю своей кровью. Однажды, во время очередной атаки, я чуть не погиб.

Дело обстояло так: позиции басков располагались на каменистой земле очередной высоты. Выкопать глубокие окопы там не было никакой возможности, басконцы сумели выбить себе лишь неглубокие ячейки. Этого было ничтожно мало, но район был сложен для полётов авиации и труднопроходим для артиллерии. В тот день мы атаковали без их поддержки.

Слева от позиций северян располагался этакий «драконий зуб» – участок скалы, остроконечно торчащий в небо. Во время атаки он оказался позади-справа, в тылу наших порядков.

До определённого момента мы атаковали успешно: было много естественных укрытий, где мы могли прятаться и откуда вели прицельный огонь. Кроме того, окопавшиеся баски не имели пулемётов. Так что плотной стрельбы с их стороны не было, и наваррцы уверенно рвались вперёд. Бойцы первых групп уже готовили гранаты.

Но горцы преподнесли «сюрприз»: на скале они сумели замаскировать целых два пулемётных расчёта и расположить группу метких стрелков. Когда «компания» полностью втянулось в зону их прицельной стрельбы, они открыли убийственный огонь в тыл и во фланг.

Винтовочная пуля зацепила левую руку, но упав, я сумел спрятаться за камнем. Несколько замешкавшись, попытался открыть ответный огонь. Но лучшие стрелки басков, очевидно, охотились именно на пулемётчиков. Их меткая стрельба не давала поднять головы.

А вот трассы горцев безнаказанно выкашивали рекете. Одна группа попыталась броситься в атаку, но была сметена «кинжальным» огнём. В это время остальные баски сами ударили в гранаты, а затем бросились в штыки на подобравшихся слишком близко наваррцев.

Не имея возможности прийти на помощь, мы потеряли бойцов первых атакующих шеренг. Басконцы уничтожили их в жестоком ближнем бою. Я же, зажатый между камней, осознавал, что ещё немного, и контратака басков дотянется и до меня. Очередная попытка изготовить машингевер для стрельбы закончилась тем, что по мне начал бить ещё и пулемёт «красных».

И вновь командир терции сумел своевременно и грамотно среагировать. На нашем вооружении также состояли мортиры-бомбомёты, ветераны Мировой войны. Это оружие наваррцы не смогли эффективно освоить и применяли в основном при отражении контратак. Да и то, любую наступательную инициативу басков обычно подавляла артиллерия и самолёты.

Но теперь, очевидно поняв, что убийственный огонь ведётся с внутренней стороны скалы, командир подтянул к ней все четыре мортиры. Они стреляли надкалиберными снарядами, которые ложились совершенно неточно: одна из бомб накрыла своих. Но кто-то из офицеров терции выстрелил по пулемётчикам басков из сигнальной ракетницы, потом ещё и ещё, пока на нём не сошлись трассы обоих пулемётов. Но смельчак ценой своей жизни сумел дать точный ориентир мортирам. Бомбы начали ложиться прицельнее и через десять минут полностью подавили огневую точку противника.

Пока же противника на скале «отвлекала» наша артиллерия, я и ещё один «оживший» пулемётчик, сорвали контратаку врага. Я бил уже в упор длинными очередями, что вызвало заклинивание машингевера. Но главное, мне удалось прижать их к земле. Правда, ко мне полетели гранаты, одна разорвалась совсем близко, ранив осколками и крепко оглушив.

Горцы ещё могли развить успех, отбросить нашу «компанию» и соответственно, добить меня. Но, как и при Очандиано, вовремя брошенный в бой резерв переселил чашу весов в нашу сторону: рекете атаковали и смяли басков в штыковой схватке. На нашей стороне были численное превосходство и дикая ярость тех, кто выжил в «огневом мешке». Тем не менее, враги сумели отступить, а на поле боя осталось лежать 200 франкистов…

…На несколько дней я попал в санитарную часть. А в это время генерал Мола (командующий армией и один из лидеров фалангистов), оставил бесплодные попытки овладеть высотами Манария и попытался изменить направление удара. 17-го апреля мне вновь пришлось встать в строй.

…Этот день запомнился мне контратакой горцев. Они лезли вперёд под бешеным огнём. Мы слегка «зевнули», и безмолвно бросившихся вперёд северян не успела перехватить авиация. Артиллерия также била с оглядкой, так как противник подобрался слишком близко: имелась вероятность накрыть своих.

Но меткой и невероятно плотной стрельбой рекете остановили атаку врага. При этом горцы, будто одержимые, лезли вперёд, забыв об отступление. Бой окончился, когда прекратилось абсолютно любое шевеление с их стороны.

Я не пытался считать, скольких убил в том бою. Многих. Я не пытался вдумываться в то, что происходило со мной, не пытался дать оценку тому, что мне приходилось делать. Одна лишь попытка осмыслить последние дни вызывала такое душевное смятение, что в пору было подумать о том, как свести счёты с жизнью или дезертировать.

Некоторые солдаты находили какую-то отдушину в выпивке. Вообще-то, это строго запрещалось, и, если боец напивался, жестоко каралось. Но командиры также понимали, что напряжение нужно сбрасывать. Так что если всё было «по-тихому» и явственно пьяных утром не находилось, факт употребления спиртного старались не замечать.

В тот вечер я впервые в жизни «крепко посидел», очевидно, перебрав с дозой. Не так и много было выпито, но мой организм, совершенно не привыкший к возлияниям, быстро отказался повиноваться хозяину. Меня затолкали под нары, чтобы не попался на глаза офицерам.

Я спал, а во сне