работу. Разобравшись с возражениями министерства юстиции, он покинул кабинет, уехал в театр и остаток вечера оставался недоступен. Впервые он услышал о беспорядках у Берлинской стены, вернувшись поздно вечером домой из театра вместе с женой. Сын встретил их в дверях, сказал, что несколько раз звонил министр внутренних дел, и добавил: «Да, кстати, проход через Стену теперь открыт».

В другом конце Восточного Берлина, в советском посольстве, заместитель посла Игорь Максимычев 9 ноября тоже не сидел без дела. Он отвечал на крайне неприятные звонки от партийных руководителей Восточного Берлина, которые очень беспокоились, ведь Москва все еще не дала ответа на переданную Фишером 7 ноября просьбу одобрить вариант с «дырой в границе», а чехи бесились из-за этой задержки. Сотрудники советского посольства предполагали, что план оставался таким же, каким его описывали советскому послу и Максимычеву двумя днями ранее, а именно – открыть проход для эмиграции на удаленном участке германо-германской границы. Если бы кто-либо упомянул разделенный Берлин, Советы бы точно забили во все колокола. Но советское посольство понятия не имело, что нечто подобное вообще обсуждается. Как говорил Максимычев, вопрос об «открытии границ» никогда не ставился. Благодаря отсутствию у посольства сведений о том, что в действительности сделали Лаутер и трое его коллег, Москва в итоге одобрила план, который к тому моменту уже давно был изменен.

В своем неведении посол Вячеслав Кочемасов, его заместитель Максимычев и их подчиненные пытались снова и снова дозвониться до руководства в Москве, чтобы обсудить «вариант с дырой». Прошедшие в СССР праздники все еще сильно осложняли их задачу. Официально праздники завершились – четверг, 9 ноября, был рабочим днем как в Восточном Берлине, так и в Москве, но, поскольку советские лидеры к тому моменту пережили двухдневный марафон, включавший парад на Красной площади, огромный банкет в Кремле и разнообразные мероприятия помельче, многих из них было просто невозможно найти. Девятого ноября прошло заседание советского Политбюро, но нет вообще никаких свидетельств того, что его участники обсуждали проблемы, связанные с разделенной Германией, несмотря на насущный, сверхсрочный запрос из Восточного Берлина.

Поскольку ни Кочемасову, ни заместителю министра иностранных дел СССР Ивану Абоимову не удалось, несмотря на многократные попытки, найти министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе, Абоимов в итоге посоветовал Кочемасову дать добро восточноберлинскому Политбюро на осуществление варианта с дырой в границе. Абоимов превышал свои полномочия, но он отчаялся дозвониться до кого-либо старше по должности до того, как чешские товарищи сделают что-нибудь опрометчивое. Кочемасов, соответственно, известил руководство СЕПГ о том, что Москва не имеет возражений и плану дан зеленый свет. Никто в ответ не проинформировал Кочемасова о том, что «вариант с дырой» устарел и что теперь существует совершенно другой текст. Это был значительный провал коммуникации, демонстрирующий неспособность держать союзников в курсе последних событий. Годы спустя бывший советский посол все еще не мог взять в толк, как оказалось возможным такое упущение: «Я тогда почти ежедневно встречался с Кренцем, и он мне ничего не сказал». Возможно, это свидетельствует о том, что Кренц и сам не знал, что происходит.

Затем имел место еще один провал коммуникации: точную информацию об одобрении Советов не передали дальше. Это произошло после того, как курьеры доставили копии составленного четверкой текста после полудня 9 ноября на продолжавшееся заседание центрального комитета партии. Там велись жаркие споры – шел второй день трехдневной сессии, и эмоции били через край. Центральный комитет официально являлся важным руководящим органом партии, но ввиду сравнительной редкости его заседаний и большого состава – свыше 160 постоянных членов и 50 кандидатов – в реальности партией и страной управляло гораздо более компактное Политбюро, состоявшее из примерно двадцати членов под руководством генерального секретаря. Сейчас, однако же, ЦК проявлял независимость, в том числе из-за недовольства многих придуманным Кренцем планом отставок. Такое развитие событий пугало членов Политбюро. Как позже охарактеризовал эту ситуацию один обозреватель, «назвать партийное руководство хаотичным, безголовым и беспомощным» означало бы слишком сильно ему польстить.

Текст, составленный четверкой, попал в руки Кренца как раз к запланированному перерыву, но он решил немедленно начать его обсуждение – с теми рассеянными и раздраженными членами Политбюро, что стояли вокруг него. Лишь примерно половина членов Политбюро (большинство с сигаретами, свисающими с губ или между пальцев) находились достаточно близко к Кренцу, чтобы услышать его; остальные ушли на перерыв, чтобы передохнуть. Гюнтер Шабовски, отвечавший за СМИ и впоследствии зачитывавший текст, при этом даже не присутствовал. Более того, по неизвестным причинам его не было на большей части заседания ЦК.

Слова Кренца в перерыве, похоже, практически не вызвали реакции. Не исключено, что, услышав обманчивое название текста, члены Политбюро «отключились», поскольку думали, будто знают его содержание, или, возможно, они просто слишком устали, чтобы сохранять концентрацию еще и во время перерыва. Кроме того, они могли предположить, что, как только ЦК формально продолжит заседание, начнется более подробное обсуждение. Так или иначе, никто, видимо, не отметил расхождений между исходными инструкциями Политбюро и содержанием текста, который держал в руках Кренц.

Кто-то, по всей видимости, все-таки задал единственный по-настоящему важный вопрос: одобрено ли то, что он зачитывает, Советами? Правильный ответ был отрицательным. Москва через своего посла Кочемасова одобрила только первоначальный «вариант с дырой». Кренц же добавил еще одно недопонимание, ответив утвердительно: да, сказал он, он связался с Советами и получил согласие Москвы. Для многих членов Политбюро этих слов наверняка оказалось достаточно, чтобы счесть вопрос закрытым. Это недопонимание было критически важным, поскольку одобрения на высшем уровне в действительности не было.

Следующий прокол случился, когда чуть позже Кренц решил прочесть составленный четверкой текст всему составу ЦК. В теории он таким образом предоставил собравшимся еще один шанс усомниться в разумности использованных в тексте формулировок. Это произошло в 15:37, когда Кренц прервал повестку со словами: «Как вам известно, есть проблема, которая всех нас беспокоит, – вопрос эмиграции». «Чешские товарищи» сильно жаловались, продолжал он, как и венгерские до них, на губительные последствия волн восточногерманских эмигрантов, прокатившихся через их границы. Кренц добавил: «Что бы мы ни предприняли в этой ситуации, мы сделаем неверный шаг». Хороших вариантов не было. «Если закроем границы с ЧССР, то накажем достойных граждан ГДР, которые не смогут туда поехать и затем… попытаются повлиять на нас». Вероятно, он имел в виду, что они начнут протестовать дома.

Кренц объявил, что в результате нажима Чехословакии Совет министров предложит текст. В сущности, он вкладывал слова в уста сидящих перед ним министров. То, что генеральный