— Это зарплата у нас неправильная, а мужик я нормальный, правильный, с хорошей ориентацией…

— Да ладно на зарплату-то пенять. Она у вас, у прокурорских, поди вдвое выше нашей?!

— Ты, тёзка не имей привычки по чужим карманам заглядывать. Хоть в три раза больше — её всё едино на нормальную жизнь не хватает. Так, что вы там на меня подумали?

— Ну, подумали, — заелозил Звонарёв, — что это дело может к твоему делу дело иметь. Ну, в смысле — отношение… Там ведь, понимаешь, история какая вышла… — ещё, ещё чуть-чуть, и на одного непутёвого сыщика в мире станет меньше. Не слишком ли я кровожадный в последнее время? Да нет, в самый раз! — Там, видишь ли, папа…

— Что папа?

— Ну, папа там землю роет, хочет, чтобы мы заказчика нашли. Кто-то ему натрендел, что это не просто случайность, а специальный заказ такой.

— Папа, говоришь, землю роет? Ну, так ему положено землю рыть — он же из Земельного комитета… Специальный заказ, говоришь? А на кого? Этого ему не натрендели? На него самого или на пацана его?

— Говорит и так, и так может быть.

— Значит, эти кровососы что-то там накуролесили, а мы давай ищи тех, кто им отомстить решил?! Так, что ли?

— Да так, Сергеев, так! Что-то ты с катушек съехал! Меня, правда, предупреждали, что ты немного того… не в себе… Ну, так я тебе, Сергеев, скажу: ты сильно не в себе! Как-то уж чересчур сильно. Ты взгляни на ситуацию. Живёт семья: папа, мама, сын. Все они — законопослушные граждане, которые живут по законам, спят по законам, едят по законам. И не их это дело, что несчастный следователь Сергеев не способен себе даже машину купить, не влезая в долги. Это не к ним! Это вся система такая. И не нам её менять, и решать тоже не нам! А нам — ловить тех сволочей, которые вот таких добропорядочных граждан грабят, убивают, или вот, как в данном случае — приходят и заражают смертельной болезнью… Ты тут, Сергеев, Робин Гуда из себя не строй. И эмоции свои держи поглубже. Ты — работник прокуратуры и ведёшь дело о стрелке. Все это знают. И причина всем известна: месть! И, хочешь, по-хорошему ты мне сейчас без этих соплей — «неравенство-несправедливость» скажешь всё то, что можно к моему делу присовокупить, или завтра мы с начальником отделения к твоему начальству на поклон: пусть объединяет дела.

— Оснований мало… — спокойно произнёс я, уже начиная понимать, что основания есть.

— Найдём основания. Ты ж понимаешь, как это делается. Один звонок из Земельного комитета наверх. Оттуда один звонок твоему шефу вниз. И дело красуется у тебя на столе. Ты как-то, Сергеев, заважничал. Ты не находишь?

— Нет. Не нахожу. Ты мне лучше вот что скажи, за последнее время с Артёмом… э-э… как его фамилия?

— Траубе…

— …С Артёмом Траубе случались какие-нибудь случаи… правонарушений? Нарушения правил движения? Драки? Может что-то серьёзное?

Серёга молчал. Он неглупый был мужик. Честный. Он всегда полагался на закон. Он всегда поступал так, как было предписано уставом, кодексом и инструкциями. Я бы не смог так. Потому и не нравился он мне. Ну так, мне же замуж его не звать. А вот работать с ним было тяжело. Он продолжал молчать, предоставляя мне время для работы интуиции. Он чувствовал, что сейчас в моём мозгу включено всё: логика, память, рассудок и эта самая, мать её, интуиция. Она у меня явно была именно там, в башке. Звонарёв ждал. Когда пауза стала совершенно неприличной, он заговорил. То, что он говорил, я прокрутил в мозгу уже несколько раз. Я уже знал приблизительно всё, что он мне скажет.

Глава 14

— Год назад Артём Траубе, — Звонарёв излагал информацию сухим протокольным тоном, не терпящим эмоций, — был обвинён в изнасиловании несовершеннолетней, то есть тринадцатилетней девушки — Татьяны Сурковой. Её изнасиловали на лестнице собственного дома, на двенадцатом этаже. Ну, знаешь, дома эти новые: лифты отдельно, лестницы, через проход, отдельно. Кто это придумал? И, главное, что её понесло-то пешком на двенадцатый этаж? Лифты, оба, работали. Двенадцатый этаж не ближний свет…

— Может, он её туда через переход перетащил?

— Исключено. Во-первых, в лифтовых холлах видеокамеры установлены, в лифтах тоже. По-любому, они бы попали в зону охвата камер. Нет. Она или они поднимались пешком.

— Есть доказательства?

— Нет, — покачал головой посерьёзневший Звонарёв, — никаких следов. Никаких отпечатков — ни рук, ни ног… Всё в крови, девочка была жестоко избита, а потом уже изнасилована. Видимо, в бессознательном состоянии… В особо извращённой, извращённой и, блядь, обычной форме… Как будто обычная форма изнасилования — это норма…

— Собака?..

— Взяла след. Вышла из дому, потеряла у поребрика.

— Отпечатки протектора?

— Там проезжая часть — нереально было. Даже свои сумели там же припарковаться. Нашли кое-какие следы… Потом уже когда Траубе взяли, сравнивали с протектором его машины, вроде, срослось… Но заключения эксперты не дали.

— А если он колёса поменял?

— Да нет, у него старые, юзанные… Да и смысл менять?

— Кровь в машине искали? Может, с ног отпечатки, с одежды, случайно мазнул по сиденьям, по подлокотникам…

— Ты лучше спроси, когда его нашли!

— Когда?

— Через четыре месяца. И как? Девушка уже оклемалась от травм, но психологически в себя так и не пришла. Да и неизвестно, придёт ли. Едут они с отцом на очередной приём куда-то, к врачу, встают на светофоре. И вдруг девчонка впадает в жуткую истерику, тычет пальцем в соседнюю, стоящую рядом машину и орёт дурниной. Отец пока её успокаивал, сообразил, куда она показывает. Ну и срисовал и марку, и номер машины. Ещё переспросил её: «Это он?!». Она головой закивала и брык! — без сознания. Он её так без сознания в больницу и привёз. Хорошо, там больничка неплохая на Учебном, моментом в реанимацию, привели в себя. Она в полушоке. Говорить почти не может. Уселась на кровати, раскачивается из стороны в сторону, твердит: «Это он! Это был он!». А что он? Нас даже пустили к ней вместе с отцом, хотя и не положено. Смотрю я на неё — жалко до одури. Убил бы мерзавца собственными руками, задушил бы. А сначала — яйца бы открутил — медленно так, с чувством, с понятием…

— В каком она сейчас состоянии? — я поёжился от рассказа Серёги. Сломанная жизнь у девчонки. Как ей жить дальше? Как забыть? Это здорово, если родители деньги имеют — могут отправить куда-нибудь учиться, лечиться, психиатров, психологов нанять… А если простая семья?

— Да в таком же,