в расчет исключительно ее собственные желания) была для нее намного приятнее полной финансовой независимости, которую обеспечили бы ей деньги мистера Уилкинса, – независимости и разлуки с Элеонорой, замужней женщиной, в чьей жизни уже не нашлось бы места для бывшей гувернантки.

Едва мистер Несс оставил ее одну, Элеонора позвонила в звонок и огорошила прибежавшего на вызов слугу приказом немедленно оседлать лошадей и сказать Диксону, чтобы приготовился сопровождать ее верхом.

Ей необходимо было переговорить с ним, желательно подальше от усадьбы, на просторе, где никто не мог бы ни видеть, ни слышать их. Она так давно не ездила верхом, что ее внезапное распоряжение вызвало переполох среди слуг как в доме, так и на конном дворе. Но Диксон только молча кивнул и взялся за дело.

Они галопом домчались до Монашьей пустоши в шести или семи милях от Хэмли. Элеонора заранее решила, что там удобнее всего будет изложить Диксону план мистера Несса, и старый слуга без звука последовал за ней, словно зная зачем. Но вот она натянула поводья – он подъехал к ней и с печальным сочувствием встретил ее тоскующий взгляд.

– Диксон, меня вынуждают покинуть Форд-Бэнк.

– Не зря я боялся, что все к тому идет, потому как после смерти хозяина в городе много чего болтали.

– Тогда ты, наверное, слышал… ты знаешь, что папá почти ничего не оставил… Милый Диксон, мне так жаль, теперь ты не получишь своего вознаграждения, а я не удосужилась подумать об этом раньше!

– И ладно, и ладно! – с жаром отозвался он. – Я не притронулся бы к этим деньгам. Взять их было бы все равно как взять…

«Плату за кровь», – мысленно закончила она за него, хотя Диксон вовремя осекся. Не важно, она поняла.

– Нет, напрасно ты так думаешь, – сказала Элеонора, – завещание составлено очень давно. Ах, Диксон, что мне делать? В конце концов меня заставят-таки уехать из Форд-Бэнка. Попечители, считай, уже договорились с арендатором.

– Но деньги-то за аренду пойдут вам, я надеюсь? – обеспокоенно спросил он. – Говорят, усадьба по закону принадлежала вашей матушке, а после нее перешла к вам.

– Да-да, но я не об этом. В саду под буком, ты же помнишь…

– Как не помнить! – мрачно ответил он. – Что ни день перед глазами встает… Ночи не было, чтоб не приснилось!

– Так как же я могу уехать отсюда? – воскликнула Элеонора. – Кто знает, что взбредет в голову новым жильцам, вдруг захотят выкорчевать кустарник… Ох, Диксон, у меня такое чувство, словно все неминуемо раскроется! Ох, Диксон, опять позор на голову отца… воистину страшный позор… я этого не вынесу!

На лице Диксона резко обозначились морщины – привычная с недавних пор гримаса боли, возникавшая всякий раз, как он погружался в свои невеселые мысли и воспоминания.

– Нельзя допустить, чтоб о покойном плохо говорили, никак нельзя, – твердо сказал Диксон. – Уилкинсов всегда уважали в Хэмли, сколько себя помню, и раньше, при моем отце, тоже… Вот что я вам скажу, барышня: должны быть средства запретить новым жильцам что-то менять и в доме, и вокруг дома. На вашем месте я бы упросил попечителей, или как бишь их полагается величать, поставить условие: ничего не трогать ни в доме, ни в саду, ни на лугу, ни на конном дворе. Думаю, если вы хорошо попросите, мне разрешат остаться при конюшне, тогда я сам присмотрел бы за всем, а там уж… Придет Судный день, и все тайное станет явным, и мы без страха и стыда во всем повинимся. Устал я от жизни, мисс Элеонора, ох устал!

– Не говори так, не надо, – ласково остановила она его. – Я знаю, тебе тяжело, но подумай: к кому мне идти за советом, вот как сегодня, если тебя не будет на свете? Ты не захворал, а, Диксон? – встревожилась она.

– Нет, барышня, здоров, поживу еще. Отец мой помер на восемьдесят втором году, да и мамаше перевалило за семьдесят. Тяжко мне, это да, на сердце тяжко, так ведь и вам не легче, я ж понимаю. Одно утешение для нас с вами – позаботиться о нашем умершем. Какой молодец был когда-то! И умен, и пригож, и светлолик… Кто, как не он, рожден был для славы, а не для позора!

Они поехали дальше, лишь изредка перебрасываясь парой фраз. Элеонора размышляла о том, как ей устроить судьбу Диксона, а он, равнодушный к своей судьбе, мыслями вернулся в то время, лет тридцать назад, когда поступил конюхом к мистеру Уилкинсу-старшему и положил глаз на прехорошенькую Молли, девчонку из кухонной прислуги. Красотка Молли теперь лежала на кладбище в Хэмли, и, кроме Диксона, почти никто из живых не знал дорогу к ее могиле.

Глава одиннадцатая

Спустя несколько дней мисс Монро получила более чем обнадеживающий ответ на свое письмо касательно возможностей найти работу приходящей гувернантки в Ист-Честере. По счастливому стечению обстоятельств, ее запрос пришелся как нельзя вовремя. Местные каноники[17] в большинстве своем были люди семейные и нестарые; они с воодушевлением встретили идею привлечь мисс Монро к занятиям с их детьми и выразили уверенность в том, что и преемники их, которые по заведенному обычаю сменят их в соборе, тоже с удовольствием воспользуются ее услугами. Об этом можно было только мечтать! Мисс Монро, дочери регента, служившего в ист-честерском соборе, втайне претило по возвращении в родной город наняться в дом какого-нибудь богатея-коммерсанта; совсем другое дело – попасть к каноникам, да хоть бы и не гувернанткой, тут она никакой работой не погнушалась бы: это же как вернуться домой! Однако соборный капитул не ограничился приятным, но пустым в материальном смысле почетом: в сущности, ей предлагалось покровительство, выражавшееся в небольших, но ценных дарах, как, например, пустующий домик церковнослужителя при соборе с окнами на внутренний двор, за символическую арендную плату.

Элеонора вновь погрузилась в тоску и апатию, так что мистеру Нессу и мисс Монро, людям в обычных обстоятельствах скромным и нерешительным, пришлось взять на себя устройство всех ее дел. Они заметили, что единственный, кто ее интересует, – старик Диксон, и единственная ее отрада – видеться с ним и вместе вспоминать былое; так во всяком случае казалось ее добрым друзьям, не подозревавшим, какой нестерпимой болью отзывается в ней эта «отрада». Тщетно Элеонора изобретала разные способы забрать Диксона с собой в Ист-Честер: если бы речь шла о женщине, это еще можно было бы обсуждать, но Элеонора и мисс Монро могли позволить себе лишь одну на двоих прислугу за всё, и