– Ну ладно, бояр нету, – встал воевода Истомин. – Так к нам даже от Троице-Сергиевой лавры и от Соловецкой обители никого не явилось!

– Ты, Лев Глебыч, неправильно речешь. Есть тут и от обители Троицкой, и от Соловецкого монастыря, – раздался усталый голос, и взгляды присутствующих остановились на дряхлом старце в видавшей виды рясе и кое-как зашитом клобуке, из-под которого выбивались седые пряди.

– Чей-то неправильно? – удивился воевода. – А ты сам-то кто будешь, инок? Откуда меня по отечеству знаешь? Опаньки. Да никак, сам старец Авраамий!

– Аз есмь смиренный Авраамий, – склонил голову Палицын. – Был келарем Троицы, а ныне прибрел к вам из обители Соловецкой, от старцев тамошних. Стало быть, два голоса у меня – от Лавры и от Соловков! А еще поморы, да стрельцы колмогорские и каргопольские поручили мне за себя в выборах быть. Считай, все Поморье тут.

– Отче Авраамий, – поклонился до земли воевода. – Не чаял, что жив ты…

– Иди сюда, отче, – позвал Даниила Иванович, обрадованный появлением старца.

– Да я уж тут как-нибудь, – улыбнулся старец. – Пригрелся, место себе обмял. Коли засну, не так стыдно будет.

– Что же ты, брат, ко мне-то вначале не зашел? – с обидой спросил настоятель Кирилло-Белозерского монастыря.

– Прости, отче, – повинился Авраамий Палицын. – Только утром пришел. Привратник сказал, что ты службу правишь, так я и мешать не стал, а утреню стоять уже и сил не было. Брат меня в трапезную отвел. Я пришел да задремал малость. Дорога-то дальняя, а мне уж годков-то изрядно. Я-то думал, пока бреду, так царя-то уже и изберут. Хотел государя попросить, чтобы войском помог.

Многие не поняли – не то пошутил келарь, не то взаправду решил, что новый царь в одночасье даст войско, что пойдет да выкинет захватчиков с Беломорья…

– Подожди, отец Авраамий, – подал голос кто-то из черносошных крестьян. – Ты-то как мыслишь? Кого в цари-то звать?

– Об этом у князя Данилы Иваныча спросите. Ежели князь Мезецкий Собор созвал, его слово первое.

– Верно… – зашелестело по рядам.

– Думал, будем мы Михайла сына Федорова, Романова, в цари выкликать, – сообщил князь Мезецкий. – За него дядька родной – боярин Иван Никитыч Романов да свояк – боярин Федор Шереметев поручиться хотели. Ну, а коль они поручиться не могут, так, стало быть, я за него свой голос подаю.

– Вот и ладно, – кивнул Авраамий. – Одно имя названо – Михайло Федорович, сын Романов.

– Как, православные? Будете за Михайла голоса отдавать? – спросил Мезецкий.

– Ты, князь-батюшка погоди, – поднялся с места дородный мужичина, судя по богатой шубе из песца и лисьей шапке – купец. Поклонившись отдельно князю Мезецкому, отдельно всему честному народу, сказал: – Тут ведь обмозговать надобно. Мы ить неделю ехали, неделю ждали. Чего спешить-то? Мы ить энтого Михайлу в глаза не видели. Чего в цари-то его так сразу выкликать? Где сам-то Михайла?

Князь начал сердиться – какой-то купчина о сыне боярском расспрашивать будет? Он уже собрался облаять наглеца, но встрял Авраамий Палицын.

– Не серчай, князь, а прав купец-то… Уж коли ты поручиться решил за Романова-младшего, так скажи, кто он таков да чем известен.

– Верно! Кто такой-то? – зашумел народ.

– Михайло Романов – сын митрополита ростовского, владыки Филарета, что прежде патриархом был, – терпеливо сказал Мезецкий.

– Это как? – округлил глаза купец. – А че ж мы о таком патриархе допрежь не слыхали?

Мезецкий замешкался с ответом, не зная, как половчей объяснить купцу, но опередил игумен Арсений из Борисоглебского монастыря:

– Патриарший клобук Филарет от Тушинского вора получил, когда Святейший Ермоген еще жив был. А как Скопин-Шуйский вора побил, то он сам же от патриаршества и отказался.

– Вот это да… – протянул Широглазов, скривив рожу.

«Спасибо тебе, отец Арсений! Объяснил, называется…» – зашелся от возмущения Даниил Иванович, но смолчал. Прав игумен-то.

– Да че там говорить-то! – выкрикнул воевода Нагой. – Весь род Романовых – проклятый род! Может, племяшку-то моего, царевича Димитрия, по их наущению и убили?

– Михайло Лексаныч, а тебе не Димитрий шапку-то боярскую дал, а? – ехидно поинтересовался князь Одоевский, вологодский воевода. – Ежели царевича по наущению Романовых убили, так кому ж ты кланяться-то ездил?

– Ах ты, сучий выкидыш! – вскипел боярин, хватая за бороду Ивана Одоевского.

Сплетясь в клубок, князь и боярин покатились по полу, награждая друг дружку тумаками.

– Леонтий! – позвал князь Даниил, и в трапезную вбежал Костромитинов в сопровождении трех дюжих монахов. (Еще с вечера Мезецкий отобрал стрельцов покрепче и по совету игумена обрядил их в подрясники…). Расцепив драчунов, усадили их на скамейку.

– Вот что, князь и боярин, – строго сказал Мезецкий. – Коли вы лаять друг друга станете, а тем паче драться – прикажу вас из палаты вывести!

– А я епитимью наложу! – пообещал игумен Матфей и мстительно добавил: – А моей мало – владыке вологодскому грамотку отпишу.

Одоевский и Нагой злобно переглянулись и засопели… Остальные выборщики, досмеявшись, приступили к делу.

– Так чем энтот Михайло-то славен, князь-батюшка? – воспросил сидевший в последнем ряду мужик в чистеньком зипуне.

Мезецкий, взяв себя в руки, стал объяснять:

– Славен сей отрок пращурами. Деды его и прадеды государям Всея Руси верой и правдой служили. Бабка его двоюродная – царица Анастасия Романовна Захарьина, женой государя Иоанна Васильича была. Отец – митрополит ростовский Филарет, двоюродный брат покойного государя Федора Иоанновича. Дядя – покойный боярин Иван Никитыч вместе со мной вора бил – князя Рубца-Мосальского…

– Род добрый – это хорошо. А сам-то Михайло чем славен? – не унимался крестьянин. – Лет-то сколько отроку сему?

Даниил Иванович задумался, припоминая – сколько же лет Михаилу? Вроде, покойный Иван Никитыч говорил…

– Девятнадцать, должно быть…

– Ну нихрена себе – «отрок»! Да в девятнадцать-то годков уже не отроком должен быть, а мужем, а он все в отроках ходит? – удивился мужик. – Мой старшой в шестнадцать лет в дружине Пожарского голову сложил, а второй сын, коему пятнадцать было, из-под Москвы об одной ноге пришел… А тут девятнадцать, а ничего не совершил…

И впрямь… Сам князь Даниил в пятнадцать лет саблю взял, а в девятнадцать уже вторым воеводой ходил… Миша Романов в отроках числится, а у отрока этого усы с бородой должны пробиваться…

– Воля ваша, выборщики, – выдохнул князь. – Мы тут и собрались, чтобы выбрать. Не люб Михайло Романов – своего царя предлагайте. Вот ты сам-то кого в цари хочешь?

Мужик не стушевался под грозным взором князя. Одернул зипун (не жарко ему?) и, откашлявшись, сказал:

– Нам бы такого царя, чтобы от иноземцев защитил, веру нашу сберег. Ну, а потом – чтобы справедливым был!

– Вот что я скажу, – встал кирилловский игумен и, твердо стукнув посохом об пол, изрек: – Царя надо выбирать такого, чтобы он Русь от ворога защитил и нас, православных оборонил. Но выбирать его –