застудился в реке, когда ворогов преследовал. Раньше хоть вставал, учил, как нам жить пока он ослабевши был… одно время мы думали, что он поправится, но в жару ему стало хуже, а теперь постоянно в беспамятстве.

— А дед с бабкой? — Дуня слушала и не понимала, как большая семья вдруг впала в нищету и разруху. Вид Моти именно об этом говорил. Но так не бывает! Или?

— Деда в том же походе подстрелили, — повернувшись к иконе, девочка перекрестилась, и Дуня вторила ей. — …А баба сидит, молчит, — глухо выдала Мотя, и не сдержавшись, взвыла: — Дунечка, я её боюсь! Сидит, смотрит куда-то вдаль и молчит. Пить-есть не просит, а нужду под себя справляет.

— А боярыня Елена? Где она?

— Мама пешком по монастырям пошла, чтобы вымолить у бога хотя бы тятьку. Она думала, что баба за домом присмотрит, а та никакая стала.

— Так как же ты живешь? — в ужасе от услышанного спросила Дуня. — А твои братья и сестры? Как же они?

— Феня и Федюша летом умерли. Как их отпели, так мама ушла, а Ксюша вышла за ворота… она, наверное, маму хотела найти… и пропала. Вот тогда бабка словно окаменела.

Дуня схватилась за голову.

— Василиса! — закричала она.

— Чего случилось, боярышня? — вбежала напуганная криком своей ненаглядной ягодки ключница.

— Василиса, ты слышала какая беда у наших соседей случилась?

— Никандр погиб, — женщина выдохнула, как и девочки ранее, повернулась к иконе и перекрестилась, — сынок его болеет, а Ленка-дура ушла вымаливать здоровье и благополучие.

Дуня мимоходом отметила Василисино неодобрение поступком боярыни Елены, хотя многие восхитились бы её верой в бога. Но сейчас важно было другое:

— На что они живут?

— Так ейного отца, — Василиса повела подбородком в сторону Моти, — боевой холоп Павлушка пытается удержать хозяйство, но у него плохо получается. Это в сече он славный рубака, а в жизни тот ещё остолоп!

Маленькая Матрёна слушала и кивала, а услышав слова Василисы о Павлушке, добавила:

— Наши земли летом пограбили и пожгли люди князя Андрея Большого. Мама тогда ещё не ушла и долго плакала.

Мотя рвано вздохнула, губы её скривились, но она сжала кулачки и быстро-быстро моргая, удержалась от нового потока слёз. Дуня одобрительно кивнула ей и обратилась к ключнице:

— Василиса, а Ксюшу искали? Мотя говорит, что малышка вышла из дома и пропала.

Лицо женщины омрачилось.

— Все искали. Я так думаю, что не потерялась кроха, а скрали её. Она ж ладненькая такая! Твой дед ходил к своему приятелю Репешку, просил помощи в поиске, но не нашли малышку.

Дуня слушала, смотрела на соседскую девочку… и не могла принять увиденное. Она прекрасно помнила старого костистого Никандра, посмеивающегося над дедом, что тот брюхо себе отъел. Помнила его сына Савву и Елену. Нормальная семья.

— Как же так? — в полнейшем ужасе Дуня смотрела на Василису, потом на белобрысую Мотю. — Рядом такая беда, а никто ничего не делает.

— Почему не делает? — отозвалась ключница. — Отец Варфоломей к ним заходит, Павлушку стращает, чтобы не вздумал убегать и бросать Совиных. А тех кто убёг — в розыск подал. Я же еды им передаю… немного, потому как у нас самих не густо, но подкармливаю.

Дуня одобрительно кивнула Василисе.

— Мотя, а что делает ваша челядь?

— Павлушка каждый день выгоняет всех на работу. Они сами себе на прокорм зарабатывают, а вечером возращаются ночевать. Иногда меня с бабой и тятей покормят.

— Василиса!

— Ну чего ты глазищами сверкаешь? — возмутилась ключница. — Я не могу там хозяйничать. Боярин жив, боярыня жива, а я кто?

— А где их ключница?

— Верка-то? Так вместе с боярыней Еленой молится. Невместно же боярыне было одной уходить.

Дуня молча смотрела на Василису — и не понимала её отношения к происходящему. Вроде бы ключница осуждала, но в целом всё укладывалось в её картину мира.

— Василиса, накорми Мотю, пропарь в баньке, переодень в чистое.

— Накормлю и попарю, но где ж я одежку ей возьму? У нас самих…

— Чистая рубашка найдется, а на ноги хоть лапотки вели сплести. Негоже боярышне бегать босой.

— Сама-то бегаешь! — припомнила Василиса Дуне.

— То в деревне и летом, а тут… не спорь! — вскинулась она.

— Да я не спорю, — махнула рукой ключница и заворковала над разомлевшей от тепла Мотей. А Дуня поняла, что дома у соседей не топят. Удивительно, что боярина ещё не схоронили при таком уходе и что Мотя не слегла.

Сидя у окошка, боярич Семён Волк плёл особым манером веревочку, которую удобно будет использовать для ловушки на птиц и молча наблюдал за образовавшейся суетой. Он знал Совиных и слышал, что с весны они бедствуют. Савва был дружком его старшего брата, и от брата Семён знал о погибшем главе семьи, о неудачном заплыве самого Саввы и последующем разорении семьи.

Брат посылал к Савве Совину иноземного лекаря и вроде бы сам ходил навестить. Правда, Семён не знал подробностей. Брат вернулся домой злой, довёл жену до слёз, а когда отец рявкнул на него за плачущую невестку, то на несколько дней ушёл на охоту. Вот и всё.

Семёну не было дела до Совиных, но брат злился непонятно на что, отец злился на брата и на всех своих сыновей. И именно тогда Семёна обвинили в черствости и отправили к отцу Кириллу учиться смирению и человеколюбию.

— Семён, ты со мной? — кусая губы, отвлекла его от дела смурная Дунька.

— Знаешь же, так чего спрашиваешь? — буркнул он, неприязненно косясь на белобрысую Мотю.

— Я иду к нашим соседям, — предупредила девчонка.

Боярич пожал плечами. Ему без разницы, куда она идёт. У него одна забота — никому не дать её побить. От этой мысли Семёну стало весело: отец Кирилл точно знал, что у многих руки чешутся выпороть мелкую Доронину! Вот же неспокойная душа!

Дуня сбегала на кухню, схватила большую кость, чуть не поссорившись из-за неё с кухаркой, и полезла к соседям через лаз.