— Ты погоди, — пробубнила она Семёну, протискиваясь в лаз, — я тебе калитку открою… — и резко крикнула: — Снежок, на! Отощал, бедолага, а я видишь, какая хорошая, с косточкой к тебе! Ты меня не кусай! Это ж я тебя маленького на ручках носила, а теперь ты вымахал, зубки вырастил, стал страшненьким-блохастеньким, да ещё и вонючим… — ворковала она. — Ну вот, признал. Дай-ка мне пройти.

Дуня прошла по соседскому двору и увидела знакомого мальчишку.

— Юрко, ты что ли?

Малец шмыгнул носом и поклонился:

— Я, боярышня…

— Ты чё такой грязный? Я понимаю, что жрать нечего, но вода-то есть! Помыться-то что тебе мешает?

Тот безразлично пожал плечами, но при этом потянул носом. Боярышня тоже принюхалась.

— Ах, про творожные завитушки я забыла! — всплеснула она руками.

Дуня забралась на колоду и заглядывая через жердины, крикнула:

— Василиса! Васенька! Вынь из печи завитушки! Вась!!! Ты слышишь?

Во двор выскочили дворовые девки и смеясь, передали ключнице поручение боярышни.

— А вы это… идите сюда! — велела она девкам. — Да не через лаз, а к калитке идите. Я сейчас открою, — напустилась она на них, ворча, что своими телесами они забор свернут, если полезут.

Дуня соскочила с колоды, посмотрела, крепко ли привязан Снежок, и крикнула Юрко:

— Открывай калитку! Впускай боярича Волка, Гришу и моих девиц.

— А моя-то боярышня где? Матрёна Саввишна куда делась?

— Мотя у меня, — успокаивающе ответила Дуня и улыбнулась мальчишке. — Василиса о ней позаботится. Ты тоже потом приходи, поешь. Скажешь на кухне, что я велела тебя кормить.

Юрко просиял.

Семён вошёл, огляделся. Большой двор, крепкие боярские хоромы, изукрашенные резьбой. Богатством не пахло, но недавний достаток ещё можно было увидеть, но главной ценностью двора был свой колодец. В конюшне раздалось жалобное ржание. Дунька тоже услышала и спросила у мальца:

— Их-то кто кормит?

— Да там только боярская Зорька. Бывает, покормим, а так самим неча жрать.

Семён нахмурился. Нельзя так с лошадьми! Нехорошо. А Доронина тем временем повернулась к своему Гришеньке и коротко бросила:

— Позови Касима. Он знает, что надо делать.

Не испытывая никаких сомнений, Дуня вошла в дом и сразу же велела, одной из следовавшей за ней девице затопить печи. Дом сильно отсырел.

Пройдя дальше, она заглянула на женскую половину, поприветствовала старую боярыню, но та даже не шелохнулась. Пахло от неё дурно, но в нечистотах она не сидела. Видимо одежда провоняла, а сменить не на что. Да и стирать-то принято только рубашки, а сарафаны, юбки, летники и прочее редко когда трогают.

— Я похозяйничаю немного, а ты посиди, отдохни, — деловито произнесла Дуня неподвижной старой боярыне и перешла на мужскую половину.

— Боярышня, невместно тебе туда ходить, — перегородил ей дорогу Семён.

— А если больше никого нет? Там же хозяин дома умирает, а всем невместно о нём позаботиться, — огрызнулась она.

— У него жена есть, мать рядом сидит, челядь…

Дуня гневно уставилась на него. Ишь, то молчком сидел, а тут разговорился!

— Семён, если я могу помочь, то помогу, — наступая на него, жестко произнесла она, но боярич даже не подумал отступить и теперь насмешливо смотрел на неё сверху вниз.

— Ты не можешь помочь! И твоя ключница тебе это объяснила, а я согласен с ней.

— Боярышня, нельзя тебе туда, — пискнула жмущаяся к ней девка и тянущая её за рукав, чтобы не стояла столь близко к бояричу.

— Хорошо, Семён будь добр, пройди туда сам, посмотри, что с хозяином дома.

Дуня говорила, не отрывая взгляда от Семена и не без злорадства отметила растерянность на его лице. Он не понимал, что должен смотреть, как реагировать. И тогда она уже спокойней продолжила:

— Возможно, боярина Савву лучше перенести в общую горницу и устроить у тёплой стены. Там за ним будет удобнее приглядывать, кормить, обтирать, да и лекарке сподручнее осмотреть. Гостей не ожидается, так что ничего страшного не случится.

Семён внимательно выслушал, ожёг злым взглядом девку, предупреждая её, чтобы не пускала боярышню на мужскую половину и пошёл вперёд. Дуня же оглянулась и тихо спросила её:

— Как думаешь, справится?

— А чего не справиться, ежели ты ему всё разжевала. Пойдем вниз, боярышня. Смердит тут.

За боярином ещё меньше ухаживали, чем за бабкой. Дуне оставалось только с горечью вспомнить цитату из будущего — если пациент хочет жить, то врачи бессильны. Боярин Савва хотел жить, раз жизнь ещё теплилась в его теле.

— Передай Грише, чтобы он позвал кого, обмыть боярина, а ты всё приготовь.

— Чего «всё»? — не поняла девица.

— Место для мытья и где потом уложить хозяина. Грязное собери и передашь здешней челяди, когда они вернутся с заработков.

— С заработков! — хмыкнула девушка. — Да ничего они не зарабатывают, кроме пары яиц и горсти запаренных зёрен. Они ж ничего не умеют делать, кроме как по дому хлопотать, а кто чужаков к себе пустит?

— Бестолковщина какая-то, — сделала вывод Дуня и пошла осматривать дом.

Всё казалось заброшенным, и запах был соответствующим. Почему невзгоды отразились на соблюдении чистоты? Или это сказалось отсутствие хозяйки? Так домашняя челядь пожизненно привязана к дому и другого жилья у них нет и не будет. Уж у себя-то они могли бы убираться?

Дуня посмотрела на следующую за ней по пятам дворовую девицу Даринку и с внутренним удовлетворением отметила на её лице брезгливость. Даринке тоже не нравились запустение и грязь. Весь её вид говорил: «Ну как так можно?»

Дуняша командовала в доме Совиных до прихода деда, а потом он уже побеседовал с вернувшейся с заработков челядью и Павлушкой. Вечером Еремей выговаривал внучке:

— Ты молодец, что позвала Катерину к Савве. Она осмотрела его, но ничего не обещала. Сказала, что ещё можно побороться за него. И я не против, что ты поделилась с соседями дровами и едой, но что дальше? Будешь их всех кормить?

— Дед, целая семья сгинула на наших глазах — и ничего не делать?

— Мы сделали,