Я смотрел, как бьётся Болли, наш глава каравана. Он лют, получается, – четыре буквы на шее. Каждый его удар саблей чётко выверен и бьёт в одно и то же место паука-мамонта, с десятого удара он перерубает лапу пауку, что никак не сказывается на его подвижности.

В это время справа появился четвёртый паук-мамонт и атаковал с фланга – там только один воин, и так загруженный средними...

Думать, рассуждать некогда, я выскочил и пробил копьём ногу паука... Ага, попал... Собственно результат предсказуемо никакой. Дальнейшие размышления и выстраивания стратегии битвы пришлось отложить. Лапа-копьё вонзилась в то место, где я только что лежал. От удара второй лапы, той, по которой я бил изначально, я слегка отлетел в сторону.

Что замечательно и примечательно, от удара, как палкой, я не успевал уворачиваться, а от пронзающего – почти всегда. Я крутился как мог. Копьё давно где-то валялось, сейчас не определишь. Рука, пронзённая лапой-пикой, держать копьё всё равно была не в состоянии. Хорошо, что вообще как-то двигалась... спасали миллиметры. Удар, отскок, удар, отлёт. Корректирую полёт носом в землю и смещаюсь вправо. Лапа, летевшая в живот, раздирает мне бок. Мир скукожился до трёх лап. Две бьют – одна, как дубиной, другая, как пикой... Можно приноровиться, почти, особенно когда дубина вдруг становится пикой. Ничего не поменялось, также две дубины, одна пика... разрывающая и так пробитую руку – всё время левый бок и левую руку.

Удар в ноги – и я укатываюсь в корни дерева и прячусь в них от пики. Корень разлетается, и меня пригвоздили – левую руку к стволу... Какая же уродливая морда у этого паука… и противно воняет из пасти со жвалами...

Бой закончился быстро для меня. Сожрать меня паук не успел, его повело влево, стал заваливаться, лапа-пика, приколовшая меня к дереву, вывернулась, и меня отбросило на другое дерево. Солнце померкло. Солнечное затмение, успел подумать я.

Мы вновь стояли строем. Передо мной стоял Айварс.

– Пар не имеет право участвовать в битвах, – говорил он, пока меня... с забинтованной головой, левой рукой и животом били палками.

Лучше бы меня паук прибил... Проснулось чувство уважения к Андрею, который сопротивлялся такому. Чувство уважения проснулось, но, исчерпав запас... уснул весь я – отключился. Меня привели в чувство, снова били. Вроде как, пока меня били в первый раз, я не сказал: «Да, старший…» Вновь привели в чувство. Держали под руки, не давая упасть. Будут бить дальше? Нет...

– Ты, – Айварс указал на Наталью, – проявила свой характер и не дала остальным вступить в битву. Петлю...

На этот раз Наталья шипела, тихо, но всё же.

– Ты, – Айварс указал на меня, – помог нам в этой битве. – Ага, ну надо же... – Петлю!

«Да ну... на...» – думал я... ощущая запах своей палёной кожи. Боль... её не было, меня держали, чтобы я не падал, сознание держалось... только в глазах – я смотрел, как движется челюсть Айварса, считающего до десяти…

Вонючая тряпка под нос, и сознание... и живот, и еда... Нет, меня бы вырвало, если бы я ел…

– Ты, – вновь сказал Айварс, – молчал, петлю...

Я отрубился раньше, чем запах палёной кожи достиг моего носа.

Что уж там… или здесь... Меня качает, штормит, как после лишней бутылки водки. Сосредотачиваешься на этом ощущении, и оно исчезает. Теряешь концентрацию, и начинает штормить.

Открыл глаза. Всё встало на места. Мир перестал кружиться и шататься. Шатался фургон, в котором я лежал с ещё двумя воинами... местными. Один из них скалился, разглядывая меня. А я закрыл глаза и уснул.

– Идти сможешь, – то ли спросил, то ли утвердил Болли, осматривающий меня после моего пробуждения.

– Да... старший, – на всякий случай сказал я.

Идти особо не пришлось, мы встали на ночлег. Я доковылял до нашей телеги и, не ужиная, завалился спать дальше.

Следующий день был тяжеловат. Болел бок, рука, башка... потом легче. Потом мартышки напали, напали без серых, обошлось палками и без пауков. Да, копьё моё нашлось, ехало в нашей телеге, всё одно держать я его не мог.

За шесть дней пути пришёл в себя окончательно, за шесть дней после паучьей битвы. Шёл бодро. За шесть дней... ни одного слова от наших не услышал. Наши... стали не совсем наши... наши стали «ихние». Взгляды потяжелели, улыбки, которых не было, превратились в оскалы.

Наталья держалась особняком, и нас обоих игнорировали. Ладно, я не гордый... я любопытный и злопамятный.

– Ты, – обратился я к... видимо, бывшему Виктору, – сколько дней мы в пути?

– Двенадцать... старший, – прошептал тот.

Всё, всё встало на свои места – и люди, и события. Игнор стал демонстративным, зато закончились джунгли, и мы ехали по роще. С одной стороны – болота, с другой... болота, и мы потихоньку едем к горам, что виднеются на горизонте. Рука приходит в норму, я уже по паре часов несу копьё в руках, тренируя мышцы.

Потом начались луга с сине-зелёно-красной травой. Это что-то нереальное. В этом мире это... нереально завораживающее зрелище.