— Я не хотел, чтобы так вышло, Гордей. По молодости глуп был и соврал ей, что вот-вот разведусь, не хотел, чтобы Есения скандалить пришла ко мне домой. Я тогда на сестре своей жены женат был, а она умирала, такие стрессы ей были ни к чему.

Слушать всё это по второму кругу, но уже от Дмитрия, мне не очень-то и хотелось, но судя по взгляду Дмитрия, настроен на разговор он был решительно.

— Как жена моя умерла, я потом уехал. Адреса матери твоей не оставил, поэтому и не знал, что отяжелела она тобой.

— А даже если бы и знал, то что сделал бы? Неужто женился бы? — усмехаюсь я, решив пощекотать его нервишки.

Меня вся эта история никак не трогает. Я уже давно взрослый мужик, и какие-то там кровные узы не вызывают никакого огорчения и горечи, как бы там не считала мать, решившая, что должна поспособствовать моему воссоединению с биологическим отцом.

Судя по тому, как отводит взгляд Дмитрий, ни о какой женитьбе речи не шло.

— Не утруждайся, я и так всё вижу. Матери моей можешь лапшу на уши вешать, она и раза развесить их, а мне не надо. Надеюсь, что вижу тебя тут в последний раз. Не давай матери ложных надежд, она и так на тебе помешалась. Еще не хватало, чтобы она умерла в этих глупых надеждах завоевать твою любовь.

Не знаю, что он хотел ответить, но в этот момент позади него появляется другая мужская фигура. Отец.

— А он тут что делает? — сходу бычится он, узнав со спины своего бывшего начальника и того, кто когда-то наставил ему рога.

— И тебе здравствуй, Владимир, — проявляет вежливость Дмитрий, оборачиваясь. Не нравится ему спину подставлять врагу.

— Я еще раз спрашиваю, Гордей, что этот отморозок тут делает? Или что, вы теперь большая дружная семья?

Темные круги под глазами. Отекшее одутловатое лицо. Трясущиеся руки. Бешеный взгляд. Знакомая до боли картина.

— Неужто из запоя вышел ради матери? Как узнал, что она тут? — спрашиваю я, игнорируя его комментарии. Нет у меня к нему ни жалости, ни сыновней любви. Никогда я не чувствовал, что он относится ко мне, как к сыну, а когда я узнал, что не его сын, о чем он всю жизнь и сам прекрасно знал, всё встало на свои места.

— Поговори мне еще тут, — икает Владимир и скалится, с недовольством разглядывая Дмитрия. — Танька, двоюродная сестра моя, работает тут. Сообщила, что женушка моя с инфарктом слегла. Предупреждал я ее, что доведешь ты ее до могилы, а она всё заладила, что теперь, дескать, от меня избавилась, и заживет с тобой припеваючи. А я тебя что, плохо знаю? Такие, как ты, с такими, как Сенька, только в постели кувыркаются, а замуж других берут. Что, довел мою колхозницу до больнички и радуешься?

— Рот закрой! — цежу я сквозь зубы и стискиваю кулаки. Слышать эти гадости из уст того, кого всю жизнь считал отцом, неприятно.

Не знаю, до чего я мог дойти, но в этот момент меня подзывает медсестра, и мне приходится оставить мужиков разбираться между собой самим.

— Ваша мама пришла в себя, вас зовет.

Я еще раз кидаю взгляд на готовых подраться друг с другом мужиков и решаю не мешать им. Эта драка назревает у них не одно десятилетие, да и мне до этого уже нет никакого дела. Ни один, ни другой в моей жизни больше не играют никакой роли и не появятся, так что они сами хозяева своей жизни и пусть делают что хотят.

— Гордей, — тихо шепчет мама, и на ее глазах едва слезы не наворачиваются. — Ты прости меня, сынок, за Анфису. Не права я была.

Непривычно видеть маму такой бледной и слабой, а то, что она извиняется — это нонсенс. Я настолько обескуражен и удивлен, что даже ни слова вымолвить пару минут не могу. Мама же в это время кается, будто ей открыли глаза.

— Я ведь думала, что Дима любит меня, а он обманывал. Хотел тебя заполучить, а я чтобы не участвовала больше в твоей жизни. Снова обманул меня…

Выглядит она потерянной, будто вся ее жизнь разрушена за одно мгновение. Впрочем, видимо, так оно и есть. Вся та бравада и уверенность, которой она раньше кичилась, как не бывало. Передо мной лежит ослабевшая и не знающая, как ей жить дальше, женщина, которую предал мужчина, которого она всю жизнь боготворила.

— Да и перед Володькой стыдно. Он ведь знал, что я нагуляла тебя, а всё равно воспитывал, так что не серчай на него. Он меня любил. И тебя тоже.

В последнем я сомневаюсь, но матери ничего не говорю. У нее своя вина перед бывшим мужем. Она всё говорит о своей молодости и об ошибках, а я всё жду, когда же она заговорит про Соню. Вот только приходится спрашивать об этом самому.

— А что насчет Сони, мам? И Димы, внука твоего.

Вопреки моим надеждам, мама поджимает недовольно губы, а ее глаза сверкают ненавистью.

— Она мне назло назвала сына Димой, как знала, что это имя я ненавижу. И ты делал тест ДНК, сынок?

— Выздоравливай, мама, я пойду.

Не стану больше слушать ее бредни и обвинения. Кажется, к Соне и моему сыну она никогда не изменит своего отношения, а это значит, что общаться с матерью я буду изредка и на нейтральной территории. К своей семье не подпущу.

Пусть Соня артачится и крутит хвостом, а я точно знаю, чего хочу. Создать с ней полноценную семью. И больше никому не позволю вмешиваться в наш брак и наши отношения. Будем только мы и наши дети.

Эпилог

Солнце печет, но у меня нет сил встать, и я продолжаю лежать на шезлонге, слыша, как заливисто смеется Димка каждый раз, когда Гордей подкидывает его над водой, и сын с шумом падает в бассейн.

Мы на отдыхе всего третий день, а Дима уже умеет плавать, быстро научившись урокам отца. Я же, несмотря на попытки Гордея увлечь в воду и меня, не особо горю желанием топтаться у бортика.

Жилет я забыла