Шрифт:
Закладка:
Забрав у меня гитару, Гоша идет рядом, рассказывает о чем-то веселом, и мне, как опытной актрисе, удается держать улыбку, лишь бы он не заподозрил, что я не слышу ни слова. Ведь в этот момент твержу себе: «И чем кончился для Макса этот полет? Он убил человека. Ты же не хочешь стать таким, как он? Проклятым грешником…»
Не хочу. И убеждаю, что бог уберег меня от этого человека, пока это не стало слишком опасно для меня. Я должна благодарить и радоваться. Благодарить и радоваться.
— Тебя так огорчила смерть Эмилии?
Очнувшись, замечаю, что Гоша смотрит на меня с состраданием и добавляет:
— Ты сегодня совсем на себя не похожа…
— Неужели? — вырывается у меня. — А обычно я какая?
Он смущенно пожимает плечами:
— Ты же понимаешь, о чем я…
Ставить его в неловкое положение не хочется, и я киваю:
— Извини. Меня правда как-то подавило это… известие… Я была уверена, что в наше время никто не умирает от любви.
— Почему? Разве люди перестали влюбляться?
— Понятия не имею, — признаюсь я.
Отчего-то Гоша расплывается в улыбке, потом его взгляд ускользает куда-то за мой затылок:
— Хочешь выпить кофе? Здесь довольно уютно.
Я оборачиваюсь и вижу название: «Твой кофе». Вот так безапелляционно… Но эта простота неожиданно поднимает мне настроение — не придется делать выбор, кто-то уже решил, что это мой кофе, и не отвертишься.
Так что я соглашаюсь, и Гошино лицо сияет от радости. В это мгновение он кажется таким милым… Забегает вперед, открывает дверь, выбирает столик в углу, усаживает меня. Когда кто-то, кроме папы, так же ухаживал за мной? Никто и никогда. Да и выпить кофе меня никто не приглашал… Кроме Миланы, конечно, но это совсем другое.
Мою гитару Гоша устанавливает рядом со мной у стены, с которой на меня устало глядит Игорь Петренко, сидящий за таким же столиком. Под фотографией подпись: «Знаменитый актер любит наш кофе!» Вот так — без имени. Я смотрю, владелец кафе уверен во всем, что говорит, и даже мысли не допускает, что кто-то может и не знать первого красавца российского кинематографа. Или он уже не первый? Подросли новые…
— Я сейчас. — Гоша улыбается мне с благодарностью, будто я совершила бог весть какую милость.
А он ведь не урод, с ним согласилась бы выпить кофе девушка куда симпатичнее меня…
Я смотрю в зеленоватые глаза Петренко и мысленно спрашиваю: как переживают старение красивые люди? Наверняка еще более болезненно, чем те, чья внешность и в двадцать лет была заурядной. Каково Максу будет сознавать, что девушки в ночных клубах перестают обращать на него внимание? Пока не узнают, насколько тугой у него кошелек, — образно говоря! Никто теперь с кошельками не ходит.
Затоскует ли Макс или почувствует облегчение? Последнее вовсе не кажется мне немыслимым, ведь у красивого человека всегда остаются сомнения: его оценивают по достоинству или просто не могут устоять перед внешним обаянием? В таком случае старость отберет все, чего он стоит, ведь ничего, кроме внешней оболочки, у него и нет.
Вернувшись, Гоша усаживается напротив меня и возится, находя удобное положение. Его лицо так и лоснится от удовольствия, и я спохватываюсь, что даже не взглянула в зеркальце, пока его не было, — вдруг моя кожа блестит еще сильнее?
— Хорошо здесь, правда?
— Тепло, — соглашаюсь я. — И вкусно пахнет. Эмилии понравилось бы…
Сама не понимаю, зачем произношу последнее. Неужели мне подсознательно хотелось погасить это Гошино сияние? У меня получается — он меркнет на глазах. Не удивлюсь, если сейчас он просто встанет и уйдет, а мне придется пить кофе в одиночестве. Впрочем, именно так всегда и происходит…
Я уже знаю, что в Гоше есть сила характера: он трижды поступал в мединститут, но так и не прошел по конкурсу — ни денег, ни блата. Неудачи его не подкосили, и он все равно остался рядовым медицины, стойким бойцом, которому достаются все рукопашные бои. Ухаживать за стариками, часто немощными, лежачими, на это способны лишь по-настоящему добрые люди, так что, по сути, Гоша — антипод Макса. Но я же не полная идиотка, я понимаю: если за кого в жизни и стоит держаться, то за такого вот Гошу. И не только потому, что он реален…
Впрочем, кажется, я слишком забегаю вперед. Чашка кофе — это еще не обручальное кольцо. Разве на таких, как я, женятся? Для чего? Влюбиться в меня невозможно. Приданого за мной не дадут. Домашним хозяйством я занимаюсь без фанатизма, хоть и люблю готовить. И есть! Словом, невеста из меня никакая…
Официант приносит кофе, и я удивляюсь, что он угадал мой вкус — передо мной возникает чашечка капучино. Впрочем, его, кажется, предпочитают девять десятых посетительниц кофеен.
— Я позволил себе заказать, — объясняет Гоша.
— А, это ты заказал?
— А кто же? — ответно удивляется он.
Я трясу головой:
— Извини. Глупею на глазах.
— Твой мозг чем-то занят…
— Был бы мозг!
Он с облегчением смеется, обнаружив меня прежнюю. Неужели я, настоящая, и впрямь нравлюсь ему?
— А ты что пьешь?
— Двойной эспрессо. У меня получилась полуторная смена — ночная плюс половина дневной. У Карины что-то там случилось с краном. Пока дождалась слесаря…
Значит, Эмилия умерла при нем. Я не хочу знать подробностей, мне бы лучше что-то еще из стихов. И Гоша опять демонстрирует навыки волшебника! Он листает в телефоне и вздыхает:
— Это тоже из тетради Эмилии. Хочешь послушать?
На этот раз он читает вслух, но я слышу собственный голос, точно в моей голове мгновенно происходит трансформация:
От дружбы — лишь две половинки листа.
Обрезаться можно.
Бери осторожно!
А чаша Грааля бездонно пуста –
Вино пересохло.
Виной сводит горло.
Цепочкой предательств опутана жизнь,
Ни шага, ни вздоха.
Прощай же… Алоха!
Утянет ядро непрощения вниз –
Какая тоска…
Ну прощай же! Пока…
Ты выживешь, ты не заметишь, что нет,
Меня в твоем мире… А завтра — рассвет.
— Она предчувствовала? — теряюсь я.
— Похоже на то.
— Мы совсем не знали ее…
— А кого мы знаем?
— Откуда это испанское «алоха»?
Гоша разводит руками:
— Наверное, Эмилия бывала в Испании. В прошлой жизни… Может, и танцевать там научилась.
— Мне кажется, и эти стихи она посвятила Борису Михайловичу…
— Все может быть. Говорят, последняя любовь бывает еще сильнее, чем первая.
— А кто был твоей первой любовью?
Слегка
