Осторожно опустив чашечку, я сделал глубокий вдох, и в голове слегка прояснилось. Ну и что? Даже если каким-то невообразимым образом мне удается во снах видеть то, что реально происходит с другим человеком в каком-то неведомом городе, не стану же я искать эту Женю, лишь бы убедиться: я, мать вашу, ясновидящий! Или как это называется?

Была бы она девушкой неземной красоты или хотя бы симпатичной, я, может, и пустился бы на поиски, но это мне вообще не нужно. Почему же, черт возьми, я скучаю по дурацким снам?!

Тут меня бес толкнул под руку, не иначе, и я произнес вслух:

— Женя, если ты слышишь меня, не сердись. Ты ведь больше не снишься потому, что считаешь меня убийцей? Хоть и несостоявшимся… Ну да, Горланов жив, я его не тронул. А может, стоило? Что, если я призван освободить наш мир от этой нечисти? Вдруг они продолжают убивать? Или бьют своих жен? Детей? Им могло понравиться издеваться над беззащитными после того… После моего брата. Что скажешь?

Оставалось дождаться ночи. Лишь она могла принести ответ…

* * *

Несколько дней я блуждаю в сумрачных лабиринтах между двумя мирами, спотыкаюсь об ужас, который то и дело вырастает передо мной буграми, мягкими, как человеческое тело. Вроде бы оно осталось в той ночи, когда Макс приснился мне в последний раз… И можно с облегчением вздохнуть: я избавилась наконец от наваждения.

Только ничего похожего на радость я не испытываю. Это внове, ведь мир всегда улыбался мне, и я старалась отвечать тем же. А теперь мои губы точно свело судорогой… Все это ужасно глупо, ведь никакого убийства на самом деле не произошло. Нельзя же, в самом деле, принимать ночные кошмары за чистую монету!

Я твержу себе это, но не могу убедить. Слишком натуралистическим видится зрелище: перекошенное от ненависти, побагровевшее лицо Макса, вмиг ставшее уродливым, нож в руке… Самого момента убийства я не увидела, мое сознание пощадило меня, пробудив, но воображение с легкостью дорисовывает картинку.

От этого я не могу толком спать, вскакиваю ночами, так и не поймав сон. Твержу себе, что это к лучшему. Счастье же, если я больше никогда не увижу Макса! Ни во сне, ни наяву. Страшный, жестокий… даже не человек — зверь!

— Женечка, что с вами?

Не сразу понимаю, что это мне, продолжаю спускаться по школьной лестнице, мне же пора домой… Потом спохватываюсь, нахожу взглядом Каширского, который смотрит на меня сверху, перегнувшись через перила. В первый момент его лицо кажется незнакомым — я ни разу не видела Ивана Петровича настолько взволнованным.

— Что у вас случилось?

— У меня? — удивляется он. — Это у вас, похоже, что-то случилось. Не реагируете на приветствие, никого не замечаете. Что стряслось, Женечка?

Ему ни к чему это знать, но я отвечаю честно:

— Плохой сон приснился.

— И только-то? Ну вы даете, голубушка… Неужто до сих пор не знаете, как поступать в таком случае?

Ему удается меня заинтриговать, я даже поднимаюсь к художнику, чтоб он не кричал сверху. Иван Петрович разглядывает меня с сожалением и, понизив голос, учит, как смывать после пробуждения дурные сны.

— И это помогает?

— Слышу сомнение в вашем голосе, — хмыкает он. — А между тем со мной это безотказно работает уже… Сколько там мне лет?

Это не кокетство с его стороны, Каширский действительно не из тех людей, которые считают года. Ему точно за пятьдесят, а точнее — кому какое дело?

— Спасибо, — я говорю это от души. И вспоминаю: — Как там мой Мишка?

Он оживленно потирает руки:

— Молодцом! Такие штуки выдает — сердце радуется. Вы мне немыслимо удружили, Женечка, сделав такой подарок.

— Привет ему.

Произношу это машинально — мои мысли опять вернулись к Максу. Если я смою сон, в той, его реальности, все изменится? Или нет никакого мира Макса и все это не более чем ночные игры разума?

Уже спустившись до второго этажа, я спохватываюсь и опять бегу за Каширским наверх. Услышав мой топот, он с удивлением оборачивается.

— Вы сказали, что сон нужно смыть сразу, как только просыпаешься… А если прошло уже несколько дней? Это сработает? Или уже бесполезно?

Иван Петрович смотрит на меня озабоченно:

— Женечка, что все-таки происходит?

— Ну скажите…

Вздохнув, он с неохотой признает:

— Боюсь, уже поздновато… Но попробовать можно!

Мне не избавиться от увиденного в квартире Горланова… Я не смогу забыть, что Макс — убийца. А ведь он уже начал мне нравиться! Не то чтобы нравиться… Но я почувствовала некое единение с ним, когда он вдруг обратился ко мне по имени. Такая радость вспыхнула в душе, точно я внезапно обрела брата!

Правда, позже мне удалось убедить себя в том, что он обращался к другому человеку, моей тезке, но что-то теплое все равно осталось в душе, солнечный зайчик надежды, почерневший от страха и горя, когда Макс выхватил нож. В тот ускользнувший от меня момент он убил не только Горланова, он убил мою веру в то, что красивый мужчина может быть благородным рыцарем.

Еще раз поблагодарив художника, я наконец выбираюсь на улицу и медленно иду к дому. Папа еще не вернулся из командировки, спешить мне некуда. Зачем я вообще так торопилась уйти из школы? Чем мне заняться в своей пустой квартирке, куда теперь даже сны не заглядывают?

И я поворачиваю к дому престарелых, хотя сегодня не мой день, и неизвестно — пустят ли меня? Кажется, руководство пансионата довольно тем, что я бесплатно развлекаю их подопечных, но люди, сидящие в начальственных креслах, любят поговорку: «Всяк сверчок знай свой шесток!» Пока я иду лишь по той дощечке, которую мне определили, они благосклонны. Но как встретят меня сегодня?

Я как в воду глядела! Даже охранник, обычно встречающий меня улыбкой, смотрит с подозрением:

— Сегодня среда. У вас нет пропуска на среду.

— А можно его заказать?

— Прямо сейчас? Тогда он будет готов завтра.

— А если позвонить директору?

Его недоверие возрастает:

— А вам вообще что надо-то?

Демонстрирую ему гитару:

— Просто поиграть хотела старичкам…

— Сегодня среда, — упрямится охранник, угрожающе шевеля широкими бровями. — Играйте кому-нибудь другому.

У меня вырывается:

— А что здесь происходит по средам?

Он быстро оглядывается, точно я выдала государственную тайну:

— Ничего такого. Все как всегда.

И подталкивает меня к выходу:

— Ну, до свиданья, до свиданья…

Оказавшись за воротами, я обнаруживаю, что пошел