громко спорили. Босоногие, чумазые, но по-детски беззаботные. И ничего, что на коленях заплатки цветастые, а платьице у девочки явно не с ее плеча, ушитое. Пройдут годы, они вырастут и не вспомнят, что была война, а они вот так играли за забором.

– Эй, ребятня, во что играете? – позвал Бабенко.

Дети прекратили споры и вытянули худенькие шеи, глядя на незнакомца. Смотрели без страха. «Гибкая все же у детей психика», – подумал Семен. Страх прошел, а всего-то неделя, как Красная Армия освободила село.

– А вы, дядечка, кто? – спросила девчушка и встала на нижнюю перекладину забора, заглядывая во двор. – Вы, что ли, муж тетки Анны?

– Почему муж? – улыбнулся Бабенко. – Может, сын.

– Не, не сын! – засмеялась девочка, и стало видно, что у нее во рту не хватает молочных зубов. – Вы не сын. Сыновья такими старыми не бывают.

– А я что, старый? – изумился танкист.

– А то! – подтвердила девочка.

– Так во что вы там играете? – снова спросил Семен, которому было приятно вот так сидеть, болтать с детишками и думать, что нет войны, что он снова, например, инженер на своем заводе. И не будет больше смертей и боев, а будет красивая, светлая, мирная жизнь.

– В «чеки» играем, – солидно ответил один из мальчуганов.

– Это как? Научите меня? Я хоть и старый, а с вами сыграю.

– А у вас «чеки» есть?

– Что это такое?

– Монетки, блестящие пуговицы – вот такие.

Ребята перебрались через забор и смело подошли к незнакомцу. Запустив руки в карманы штанов, оба вытащили по несколько монеток и железных пуговиц. У одного Бабенко увидел дореволюционный медный пятак с орлом. Из других монеток были немецкие пфенниги, румынские мелкие монеты и пуговицы от красноармейской гимнастерки и немецкой формы.

– Откуда же у вас такое богатство? – изумился Бабенко. – У меня нет такого!

– Найти можно, просто надо места знать, – ответил второй мальчишка, ковыряя грязным пальцем в носу.

– А мне покажете такие места? – Бабенко понизил голос. – Может, найду и с вами сыграю.

– Взрослые дяденьки в «чеки» не играют, – засмеялась девчонка. – Но монеты вдоль дороги можно найти, на площади, где жили чужие солдаты. А пуговицы были у речки за огородом тетки Анны. Там одежда лежала военная, а на ней пуговицы. Мы и срезали, пока никто не видел.

– Она в крови была, а мы не боялись, – храбро заметил паренек, ковырявший в носу. – Жуть, какое все липкое! Мы в реке отмыли и играем теперь.

«Дети военного лихолетья, – вспомнилось Семену услышанное где-то выражение. – Забудут они и смерть, и кровь. Вспомнят только игры и свои детские ценности». И чтобы хоть как-то повлиять на ребятишек, в надежде, что те послушают незнакомого взрослого дяденьку, он начал:

– Не ходите туда, где стреляли, где лежат убитые или какие-то военные вещи. Там могут оказаться гранаты и снаряды. И они могут взорваться и убить вас. Ваши мамы будут плакать.

И тут Бабенко увидел глаза ребятишек и тут же прикусил язык. Совсем не знал он детей, даже близко не представлял, что не испугал их рассказами о снарядах и гранатах, а только распалил их любопытство и желание это все найти, а может, даже отнести в овраг и попробовать взорвать. Пришлось быстро переводить разговор на другую тему. Но ребят уже ничто другое не интересовало, а ведь Бабенко пытался рассказывать про танки.

Спохватившись, что он заболтался с детьми и что вот-вот придет Анна, Бабенко поспешно попрощался со своими новыми знакомыми и поковылял в дом, придерживаясь за стену. Нога уже не так сильно болела, отек начал спадать, но наступать на нее все еще было больно. Зайдя в комнату, Семен уселся на лавку, вытянул ногу и положил ее на стул.

Через несколько минут вошла Анна. Она удивленно посмотрела на мужчину и, отойдя к печке, стала с чем-то возиться.

– Сейчас я тебя завтраком покормлю, Семен, – не оборачиваясь, сказала хозяйка. – Как твоя нога? Болит?

– Лучше уже, но как заденешь, хоть на стенку лезь, – приврал Бабенко.

– Так вот нечего ходить, лежал бы себе и лежал! Когда еще на войне отоспишься?

– И то верно, – согласился Семен и поднялся с лавки.

Анна собрала какие-то тряпки и вышла в сени. Бабенко по пути к своей лежанке прошел мимо печи, оглянулся и быстро отодвинул заслонку. Крынка, которая с утра была почти полна парного молока, теперь оказалась пуста. И вообще-то это была другая крынка.

«Зверобой» шел вдоль дороги, обгоняя пешую колонну солдат. «Новобранцы», – решил Алексей сперва, увидев новенькие шинели и еще не обмятые в щиколотках кирзовые сапоги. Но потом, приглядевшись, понял, что в колонне особнячком идут и солдаты в выгоревшем и помятом, хотя и чистом обмундировании. Фронтовики после госпиталей. Одним словом, маршевая рота на передовую. Дойдут до части, их распишут по подразделениям, выдадут оружие и – в бой.

– «Пятый» доложил, что он на месте, товарищ лейтенант, – раздался в шлемофоне голос Омаева.

– Понял, – кивнул Соколов. – «Ольха» отзывается?

– Велели быть на связи. Обещали вызвать сами.

– И все? – со злостью в голосе спросил Алексей.

– Не все, – помолчав, ответил радист. – Готовят документы на экипаж лейтенанта Полторака на награждение за подвиг.

«На награждение… – с грустью подумал лейтенант. – Ребятам это уже не нужно. Не за награды воевали. А родственникам эти ордена и медали сыновей и мужей не вернут. Только напоминать будут, что они не вернулись, лежат где-то в братской могиле».

– Госпиталь, командир, – вдруг сказал по ТПУ Логунов.

– Что? Ты о чем, Василий Иванович?

– Госпиталь, говорю, есть здесь, в Поповке. Мы обсуждали недавно. Вон подводы идут с ранеными, а там две машины с крестами стоят. И «Эмки» штабные вон промелькнули.

Справа остался мост через реку Жадановку. Добротный хороший мост, уцелевший во время боев. По нему даже танки смогут пройти. Местность впереди стала понемногу понижаться, а насыпь у дороги – повышаться.

В кустарнике за густым ивняком Соколов разглядел самоходку. Хорошую позицию занял Захаров, оттуда просматриваются и простреливаются подступы и к мосту, и к окраине Поповки.

Когда «Зверобой» въехал в село, Соколов понял, что немного ошибся насчет важности этого населенного пункта. Непонятно, как уцелело здание школы, но бомбили здесь основательно. Почти вся восточная часть села отсутствовала. Между воронками были разбросаны обгорелые бревна и кирпичи, на пожарищах чернели печи и трубы.

– Вызывай «Ольху», – велел Омаеву лейтенант, останавливая «тридцатьчетверку» возле здания с покосившейся красной табличкой «Поповский сельсовет».

Заглушив двигатель, Алексей устало положил голову на руки. Почему командование молчит? Сейчас бы подбросить сюда немного сил да накрыть остатки этой группы! Пять