влиянием юбилейных торжеств, круглый стол обнаружил довольно неординарный подход к теме. Тон задал главный редактор журнала Даниил Дондурей, назвав число погибших, которых потерял Советский Союз. Он поставил вопрос о цене, которую пришлось заплатить за победу, а также упомянул официальный советский миф Победы. Леонид Радзиховский заявил, что даже по сравнению с войной 1914 года советским солдатам не хватало «высокого политического патриотизма», связанного с государством. Советские солдаты, согласно Радзиховскому, придерживались либо «приятного» патриотизма (основанного не на любви к Советскому государству, а на признании того, что нацистская система гораздо хуже, и, следовательно, Родину нужно защищать), либо «неприятного» патриотизма (то есть руководствовались страхом перед тем, что им сулит потом собственное государство). Таким образом, советские солдаты в основном «не верили в Пушкина и Казанскую Божью Матерь, а боялись Берии и ГУЛАГа»352. По его мнению, цена войны была чрезмерной, поскольку победу следует понимать как часть 50-летней Гражданской войны, которая началась в России в 1905 году и закончилась в 1953‐м со смертью Сталина353. Таким образом, Великая Отечественная война была еще одним примером того, как Россия переживала «психологию войны и смерти».

Анатолий Вишневский, не согласившись с некоторыми идеями Дондурея и Радзиховского, был солидарен с ними в том, что из «двух мифов», родившихся в России XX века, миф войны возобладал над мифом Революции. Все согласились с тем, что в понятии «Великая Отечественная война» главным является первое прилагательное, ибо оно подразумевает огромную цену человеческих жизней, в том числе жизней советских евреев, жертв Холокоста. Согласились все и в том, что сталинское государство использовало патриотизм, чтобы затушевать человеческую цену войны и объединить население вокруг нового мифа.

В конце дискуссии Вишневский сказал, что слегка отретушированная картина славного прошлого может льстить нашей национальной гордости. Однако преувеличение значимости прошлого делает невозможным извлечение правильных уроков из него, а следовательно, ведет к будущему поражению354.

Новые фильмические нарративы войны предполагали другой уровень подхода к понятию «России, которую мы потеряли». Миф Победы оказался пригодным для новой России. Победа не утратила своей значимости, но была уже не столько победой Советского государства, сколько победой российского народа. Государство принесло много бед своим гражданам, но тем не менее, они патриотично ответили на бедствие 1941–1945 годов. Этот патриотический сценарий может быть приложен и к другим войнам, когда защита матери-Родины объявляется сутью русскости и той доблестью, в которой постсоветские граждане ищут смыслы своего существования. Цена победы СССР была очень высока, но понимание этой цены существенно менялось.

Глава 6. Зеркало войны 355

В мае 1985 года советский критик Лев Аннинский опубликовал в журнале «Искусство кино» статью, открывшую новый взгляд на историю Великой Отечественной войны. Она появилась через два месяца после того, как Михаил Горбачев стал генеральным секретарем. Статья называлась «Тихие взрывы» и, как было заявлено в подзаголовке, содержала в себе ряд «полемических заметок»356. В статье, появившейся в момент празднования 40-летней годовщины победы над нацистской Германией, отмечалось, что война вошла в народную память не в последнюю очередь благодаря тому, как она изображалась в советском кино.

То, что показывали в кино, писал Аннинский, – это не то, что было, а то, что запомнилось. Кино всколыхнуло память, превратив войну в миф, который использовался государством, а потому Аннинский призывал художников отойти от показа войны громких взрывов и «петь свои песни о войне». Требуется, по словам Аннинского, серия «тихих взрывов», которые смогут «корежить память». Публично выразить свое пожелание Аннинскому помогла прозвучавшая с приходом Горбачева серия громких культурных взрывов. Вместе с тем такой призыв, например, в декабре 1991 года, то есть в начале новой эпохи, мог уже показаться странным.

Почти двадцать лет спустя Аннинский опубликовал не менее важную статью в том же журнале. Называлась она «„Штрафбат“ как зеркало Великой Отечественной», и Аннинский писал в ней о том, что телевизионный блокбастер 2004 года о советском штрафном батальоне, использовавшемся как пушечное мясо, явился новой вершиной в военном кино, которая стимулировала работу памяти.

Согласно Аннинскому, если собрать мнения, накопившиеся о той войне за неполные шестьдесят лет после победы, «получится какое-то круговое покаяние в ответ на вечный русский вопрос: кто виноват?». Глядя из 2004 года, может показаться, что война велась на два фронта,

что армия воевала не против немецких захватчиков, а против собственного Верховного Главнокомандующего и против собственных организационных структур: от маршала, виноватого в том, что гибли солдаты, до любого особиста, виноватого вообще во всем, что произошло.

Критик приходит к выводу:

А если принять во внимание, что на дне русской души веками копится смутное ощущение всеобщей вины и ожидание кары за неизбежный блуд души… И еще: если уж бунт, то непременно бунт против вины всеобщей, распяленной через голову индивида на «класс», «слой», «мировой заговор» или, в конце концов, на собственный «темный народ», то и выходит, что виноваты в горе войны – «все». Не согрешишь – не покаешься. Спасаемся все вместе. Как и грешим. Точка, в которой скрещиваются наши грехи, наши покаяния, наши несчастья – наши роли на театре военных действий, – штрафбат357.

Аннинский ссылается на театр и его апелляцию к памяти. Как пишет Алон Гонфино, театр – это мощный способ активировать в обществе культуру воспоминания, а не только отразить актуальное настоящее358. Воспоминания, предложенные российскими кинематографистами начиная с 2002 года, перевернули мифологический нарратив о том, что в России называют Великой Отечественной войной. Своей взрывной ролью фильмы предложили новое представление о прошлом и о воскресающей его памяти. В результате фильмы нулевых помогли переосмыслить войну как важное событие, изменили взгляд общества на войну.

11-серийный «Штрафбат», который начали показывать в сентябре 2004 года на канале «Россия», представляет собой характерный пример того, как память и мифы о Второй мировой войне были не только отрефлектированы и деформированы, но и оформили современную память о войне. Сериал взлетел на вершину рейтинга, вызвал широкое обсуждение в прессе, на телевидении и в чатах, привел к своего рода «буму воспоминаний»; выжившие ветераны сталинских штрафных батальонов стали давать интервью