даровании им благости на небесах, – и гимн, особенно в песнопении о «вечной памяти», завершающем реквием. Православный реквием подчеркивает краткость земной жизни и выражает покаяние.

«Реквием» Артемьева отвечает этим задачам, но, имея в виду опыт и страдания Живаго, является одновременно и реквиемом по коммунизму. Да, жизнь коротка, и многим ее оборвал апокалипсис Гражданской войны. Долг живущих, таких как Живаго, – думать об этих событиях и хранить память, вознося молитвы по ушедшим. Сцена, завершающая десятую серию, – этот реквием по коммунизму – представляется очень пастернаковской. Она соответствует тому, что писали о романе Пастернака Лихачев и другие авторы, усмотревшие в нем акт культурной памяти, который помогает читателям помнить о прошлом, и в этом главная тема романа. Реквием Артемьева – блокбастер на тему «Вечной памяти». При этом он звучит как очень русское православное песнопение, обращенное к небесам, и отражает взгляд Артемьева на музыку как таковую. Композитор называет ее «инструментом, данным бренному человеку для связи с Богом»323.

Возвращение забытого: «Доктор Живаго» как патриотический запрос

В 1990 году, анализируя эпоху гласности в самой ее гуще, Джеффри Хоскинг писал, что конфронтация с советской историей, порожденная чтением Солженицына и Пастернака, была не чем иным, как «возвращением забытого», которое помогло обычным гражданам справиться с травмами прошлого. Эта конфронтация также заложила основу создания гражданского общества324. Появление в печати «Доктора Живаго» как результат политики Горбачева сыграло существенную роль в переосмыслении прежних убеждений и в итоге помогло многим перестать верить в саму систему325. Первое возвращение «Живаго» домой было поистине революционным, и протагонист Пастернака стал проводником к размышлениям о социалистическом эксперименте, о чем писал и Лихачев326. Когда «Живаго» вновь вернулся домой, многие россияне поначалу не придали этому большого значения. Рейтинги оказались не столь высокими, как на то рассчитывал канал НТВ, и причины этого перекликаются с обстоятельствами передачи за границу рукописи романа в 1956 году. Производство сериала, включая постпродакшен, завершилось в декабре 2005 года, и Прошкин передал его каналу. Вместо того чтобы немедленно отправить его в эфир, учитывая ажиотаж, сопровождавший информацию о работе над сериалом, телепродюсеры решили подождать до майских праздников. Пока готовый сериал лежал на полке, кто-то из НТВ или «Мосфильма» «приобрел» его и передал видеопиратам. Нелегальный «Живаго» появился в феврале. К марту 2006‐го сериал можно было купить в любом киоске, интернет-магазине и т. п. Продавался он хорошо, на что Прошкин жаловался в своих интервью.

Дальше было только хуже. Когда 10 мая 2006 года сериал дебютировал на НТВ, канал включил в него 46 минут рекламы при длительности первой серии 44 минуты. Понятно, что Прошкин пришел в ярость. Факт, что сериал собрал 17 процентов телезрителей, уже примечателен327. Этот скандал демонстрирует, как пиратство в России влияло тогда на кинорынок – одна статья о «деле Пастернака» 2006 года была озаглавлена так: «Это твоя родина, доктор Живаго!» На удивление хорошо сериал был принят в бывших республиках СССР. В Беларуси к просмотру подключились 30 процентов населения (и 45 процентов городского населения). Возможная причина этого не в том, что правящий в стране режим вызывал резонанс с прошлым, а в том, что этот самый режим вел несколько более эффективную борьбу с пиратством328.

Кроме всего прочего, «Живаго» Прошкина был далеко не единственной телеадаптацией запрещенной или классической книги в новой России. Литературный источник, за полвека до того экранизированный Иваном Пырьевым, а в 1990‐е остроумно переиначенный Романом Качановым в эксцентричной картине «Даун Хаус», возродился в коммерчески успешной версии Владимира Бортко: его сериал по «Идиоту» Достоевского вышел в 2003 году329. Два года спустя зрители могли увидеть целую обойму перенесенных на экран и нередко ранее запрещенных литературных источников, в том числе адаптацию романа «В круге первом» Солженицына и «Мастера и Маргариту» Булгакова (в 2005 году оба сериала получили высокие рейтинги). Годом раньше вышли «Московская сага» Дмитрия Барщевского по одноименному роману Василия Аксенова, спродюсированная Константином Эрнстом для Первого канала, а также «Дети Арбата» Андрея Эшпая с Чулпан Хаматовой, которые были показаны, соответственно, в октябре и ноябре. Обсуждая свою версию романа Анатолия Рыбакова, Эшпай разъяснял свое к нему обращение необходимостью донести до молодого поколения россиян «трагическую абсурдность и ужасы преступлений советской системы» – режиссер считал, что его произведение может послужить «духовным» пересказом истории330. Слава Тарощина в журнале «Искусство кино» писала, что эти сериалы о сталинской эпохе являются продолжением обсуждения забытого прошлого в эпоху Горбачева. В конце концов, успех этих сериалов помог найти некоторые ключи к нашему вечно «недостоверному прошлому»331. В то время как многие политики пытались реабилитировать Сталина и в целом коммунистическое прошлое, эти телесериалы, согласно Тарощиной, «первыми разбудили нацию от летаргического сталинского сна». Антон Златопольский, продюсер экранизации романа «В круге первом» (РТР), солидарен с ее точкой зрения, утверждая, что производство и показ сериала выполняют «важнейшую функцию телевидения», добавив (кажется, безо всякой иронии), что его должны посмотреть все граждане России332.

Появление экранных версий этих ранее запрещенных книг, как писала Елена Прохорова, может считаться патриотическим жестом во имя утверждения роли великой русской литературы в сознании телевизионного поколения. Иначе говоря, Булгаков, Пастернак и Солженицын «сосуществуют в медийном пространстве как знаки национального примирения и имперского возрождения». Их труды, пишет Прохорова, канонизировали, а самих авторов истязали, унижали или убивали именем государства, но они вошли в «пантеон великой русской литературы»333. Прохорова считает их важной составляющей патриотической культуры, которая укрепила политику Путина, соединив преступления прошлого и действующую коммунистическую партию. Сергей Казначеев тоже рассматривает, в частности, «В круге первом» как часть начавшегося возрождения представлений о российских национальных особенностях в стране, где герои становятся негодяями, а негодяи героями. По мнению Казначеева, русский патриотизм находится в состоянии перманентной изменчивости, зависящей от того, куда «дует ветер»: одно поколение правителей учило россиян не любить Николая II, а нынешнее, наоборот, приучает его любить. Солженицын и его единоверцы считались антисоветчиками, а теперь стали пророссийскими патриотами334.

Можно тем не менее увидеть бесконечное возвращение к глубинам подсознания и не в столь мрачном свете – ведь в случае с сериалом «Доктор Живаго» оно окрашено светлой музыкой, сопровождающей как экранные образы, так и долгую историю судьбы Пастернака